Замалчивание: Временная капсула. Не разрешают говорить, но запрещают молчать. Хет Бавари

      Краткий ориентационный экскурс по вселенной Замалчивания.

      Прежде чем мы начнём, стоит внести некоторую ясность в то, что из себя представляет это произведение. Вам может показаться, что это подростковая проза, по ошибке попавшая в рейтинг 18+, но нет. Это больше книга в жанре сюрреализма и психологического ужаса, маскирующаяся под подростковую прозу, но предназначенная для гораздо более взрослого читателя.

      И, скорее всего – это взрослый читатель нового поколения, с тоской в глазах смотрящего на такой родной сленг, псевдоинтеллектуальность и насмешку над будущим, давно оставшимся за плечами в форме прошлого. Да, здесь будет много матов, сленга и подростков, не по возрасту, но поверхностно умных. Иногда смотреть за всем этим откровенно не интересно, но если вы ещё не завели рыбок в аквариуме, а свободное время надо чем-то забить – эта книга вам вполне подойдёт. Правда интонационные запятые, как и тире, могут плохо влиять на психику людей с филологическим гендером. Если мы закончили с этим, то к делу.

      Всё, что вы видите обозначены как [Тёмный Поток] – это главы, повествующие о произошедшей в био-морфологическом институте катастрофе, обстоятельства которой были скрыты благодаря действующему закону о Замалчивании. Именно эти главы помогают понять, почему с героями происходят не самые хорошие вещи.

      [Временная капсула] является разроненным повествованием от лица самых разных персонажей книги. Итоговое восприятие сюжета может быть самым разным. Возможно сюжета и нет, спектакль провалился.

      Главы от лица [неопознанного рассказчика] повествуют от лица Джейкобса Гаррисона, происходят сразу после введения закона о Замалчивании [2040 год] и подводят нас к тому, что пережили герои, которыми окружён наш главный герой.

      Обычные главы повествуют о событиях настоящего, когда в 2071 году в Гамильтон Хиллз поступает Джеффри Фелпс и, пока ещё не осознавая плачевности своего положения, пытается выпуститься из пансиона честным путём.

      Книга по-прежнему посвящается подруге всей моей жизни – Анастасии Сусло – из славного города Краснодара. Это памятник психоактивизму, способ показать миру, как мыслят ментально другие люди. Все до последней строчки написано мной в нездравом уме и здравой памяти.

      [Тёмный Поток]

      Город Орхолт, 2031 год. Био-морфологический институт.

      Меня зовут Смоль и никак иначе. Врачи пробовали называть меня другими именами, но все их попытки ухнули в лесную чащобу – утром я был Новаком, а по окончанию ночи – Вишневским. Чужая память отказывалась держать в себе моё имя, как если бы вы пытались прикрепить мёртвый лист к ветке расцветающего по весне дерева. И я представился Смолью, чтобы от меня отстали. С момента своего появления здесь я чувствовал себя птенцом неизвестной породы, который вылупился в инкубаторе вперёд всех остальных яиц.

      Я мог бы придумать себе дыру и сбежать в неё, но параллельно с этой безошибочной мыслью какой-то нелепый внутренний голос взвизгивает во мне решительно и бойко: «Нет, не смей! В любом другом месте тебе откажут в покое, да и сбежав, ты подставишь людей, работающих здесь!» И как в доме повешенного не говорят о веревке, так и я не рефлексирую о побеге – даже про себя. Это место мне друг – оно щедро на еду и тактично в заботе обо мне. Порой кажется, даже если бы мне стало совсем невтерпёж, и я бросился на кого-то из санитаров с кулаками, подобно пьяному дебоширу, размазывая по лицу хмельные грязные слезы дурацкого страдания, меня бы просто уложили обратно в постель, стараясь не причинить ненароком вреда.

      Моя палата – это врата Винвуда, украшенные не граффити, а вырезками из дешёвых журналов и плевками в потолок. Если меня нет в ней, то я свободно хожу всюду среди смеха персонала, как ходят по лесу или на ветру, но стоит мне встретиться с кем-то взглядом, как этот взгляд зарастает льдом. Обо мне говорят только в третьем лице – Смоль плохо спит, у Смоля судороги по ночам, как Смоль умудряется так долго ковыряться в своей тарелке, камон!

      Единственный шанс для меня выстрелить из всех орудий – это разговор с моим лечащим врачом. В отражении стёкол его очков я чувствовал себя как в камере-одиночке. Порой на них, как на натянутом экране, воспроизводились мои сны, рождались из пуганой мозговой подкорки. Хотя, чего мне бояться теперь? Я неуязвим, потому что я – беспамятство. Но я собираюсь добровольно расстаться со своим бессмертием. Стать тем, что сохранит в себе медицинская карточка. Поймите, Божья мысль о реке есть сама река.

      «Был этот день его последним днём, средь медсестёр и слухов; его тела провинции отважились на бунт, вмиг опустели площади ума, молчание заполнило окраины. Всё замерло. Он становился речью.»

      – Когда меня выпустят?

      – Вы не знаете, откуда вы, но хотите обратно? Что если у вас нет дома?

      – Дом не возьмётся сам из ниоткуда к тому времени, когда вы