Илимская Атлантида. Собрание сочинений. Михаил Константинович Зарубин

во втором ряду от центральной дорожки. Встал на колени, обнял холмик, прижался к нему.

      – Здравствуй, мама.

      – Здравствуй, сынок, – голос у матери был тихий, еле слышный. – Я знала, что ты придешь.

      – Прости меня, мама.

      – За что?

      – Я очень долго у тебя не был. Все собирался, но дела не отпускали.

      – Ну, ты же здесь! Я молила Господа о нашей встрече, и Он привел тебя ко мне.

      – Да, мама, твою просьбу мне передал случайно встреченный на Валааме монах.

      – Как ты живешь, сынок?

      – Живу, как многие. У меня хорошая жена, двое детей, внуки. Я им рассказываю о тебе, о нашей деревне. А ты как живешь?

      – Скучно здесь, Миша. Очень редко здесь бывают люди.

      – А зачем они тебе?

      – А как же, сынок, с людьми-то веселее… Ты береги себя, Мишаня, не простудись. Одет ты уж больно легко, не по погоде…

      Он еще долго лежал на могиле матери, поглаживая ладонью земляной холмик, словно ее родную голову. Потом встал, подошел к краю обрыва, уцепился за тонкую молодую сосну и, наклонившись над обрывом, долго смотрел на то место, где была его деревня: пристально, до рези в глазах, словно хотел навсегда запомнить и унести с собой то, что было ему дороже всего на свете.

      В середине октября Михаил получил письмо от сестры Милы.

      «Здравствуй, мой дорогой Мишенька. Какое счастье, что мы побывали на могилке у мамы в конце августа. Буквально после нашей поездки погода стала портиться. На море пошли такие валы, что не только моторки, но и катера перестали ходить. Ко всем этим бедам, восьмого сентября в районе Ярского залива утонул катер, на борту которого находилось восемь мужчин. Не могут найти ни следов катера, ни мужчин. Несмотря на ненастье, ищут. А погода все свирепей, уже снег пошел, даже у нас он ранний, шуга[3] по речкам поплыла, а при шуге какое плавание.

      Да никто и не плавает, МЧС запретило появляться на воде. А нам, наверное, Господь помог, назначил время у мамы побывать.

Целую тебя. Мила».

      Михаил вышел на балкон, ночь бережно обняла Петербург, в глубине неба светились звезды. Он поднял голову, увидев падающую звезду, вспомнил монаха.

      – Откуда тот человек мог знать, что в сентябре я не доберусь до маминой могилки. Неужели и вправду люди способны знать о будущем. Неужели есть что-то большее за пределами сознания и времени, а может, это мама оберегает меня и ведет по жизни, помогая обходить препятствия, предупреждая о них заранее.

      Конечно, мама! Только бессмертной материнской любви такое по силам.

      И впервые Михаил перекрестился не механически, а с какой-то осознанной, великой благодарностью. И поклонился не только небу и всему миру, а чему-то надмирному, для него пока непостижимому, но без сомнения великому, милосердному и спасительному.

2012–2015 гг.

      Монах

      Повесть

      Глава первая

      Здоровье Анатолия Петровича Докучаева после шестидесяти

3

Шуга – лед.