Собрание сочинений. Том 4. Александр Станиславович Малиновский

особенно в пути не разговоришься. Скукожился народ. Но исключения бывают. Я уже три дня как вернулся домой, а встреча с моим необычным попутчиком продолжает волновать.

* * *

      Из Москвы в четырехместном купе я ехал один. В Рязани вошел старик. Провожала его шустрая розовощекая женщина лет сорока. Она как-то быстренько ушла. Видно было, как провожатая обрадовалась своему облегчению. Старик, я понял, плохо видел и был такой ветхий, что забот, очевидно, с ним предостаточно. Намаялась.

      Мой попутчик начал потихоньку располагаться.

      Был уже вечер. Все шло своим чередом. Я вышел из купе. Когда вернулся, он лежал в заметно поношенном синем спортивном костюме, отложив в ноги аккуратно свернутое серое одеяло.

      Лицо его, обращенное к потолку, показалось мне сильно бледным… Я, ещё когда он только появился, заметил, что правый висок его и резко обозначенная скула в больших пятнах запекшейся крови. Сейчас эти пятна были обращены ко мне.

      Мне стало не по себе. Стараясь не смотреть на старика, развернул газету. Захотелось пить. Я попросил проводницу принести нам чаю. Когда он приподнялся и сел за столик, его лицо оживила улыбка:

      – Всё-таки получилось! Едем!

      Я выжидательно посмотрел на него.

      – Ото всего разом убежал! А они говорят, что я старик!

      Я не торопился с вопросами, почувствовав, что попутчик сам разговорится. Так оно и получилось…

      Мы напились чаю. Улеглись в постель. А беседа все текла.

      Разговаривали мы с Иваном Ивановичем до двенадцати ночи, пока я не объявил отбой.

      Говорил он раздумчиво, тихо. Чаще всего конкретно, без обобщений.

      – Невмоготу стало, жил как в колодце. Перед окнами пятиэтажка с облезлыми желтыми стенами. Весь белый свет закрывала. Слева между домами одна только береза стоит. И у той верхушка обломана. Вот и все радости.

      А я простор люблю. Всю жизнь меж людей по степи колесил с бригадами. Прикипел к делу.

      – А теперь?

      – Телевизор смотреть не могу, читать газеты – тоже. Внуков в Рязани нет.

      – А что с глазами? – спрашиваю.

      – Глаукома, – последовал ответ, – сделали операцию на левом глазу. Поздно. Не спасли. Остался годный один. И на него перешла болезнь. Теперь и правый еле-еле видит. Читать даже с лупой не могу. А тут, – он потрогал наросты запекшейся крови у глаза, – упал, когда ходил к глазнику. Ноги уже не те. Лед кругом. Только с третьей попытки попал в больницу. Сто рублей леваку дал, он подвез.

      Врач порадовать ничем не смог: и второй глаз становится совсем не годным. Ещё этот ушиб…

      – И куда едете с таким зрением?

      – Лечиться, в Самару!

      – Зачем же в Самару? Ближе – в Москве, там известный глазной центр Святослава Федорова.

      – Не-е, – протянул он, поправляя одеяло, – я, если точнее, не в Самару. У меня другое…

      Я ведь был уже слепым, в детстве. В четыре года ослеп.

      – Как такое могло случиться? – недоверчиво спросил я.

      – Так и получилось. Сильно простудился. Вылечили, но пошло осложнение – стал