Купчая. Юлия Григорьевна Рубинштейн

как её порвали – могла бы претендовать на роскошь. В глазах замелькали цветные прочерки, как в неисправном телевизоре, но он волок и волок. Подросток растерянно полуспросил шёпотом, когда Владимир протаскивал свою ношу мимо:

      – А где же… ведь женщин тоже выселяют…

      – Может, другой фургон… – только успел пропыхтеть Владимир. Тащить горемыку в бывшем почти роскошном костюме было неподъёмно, но зато ноги повиновались всё лучше, даже в голове начали появляться какие-то мысли, точно она постепенно проветривалась, как из очень накуренной комнаты прядями и клочками выносится дым, и становятся видны очертания предметов. Парень надеется на встречу с мамой, это понятно, а вот на что надеялся Саша? Встать и пойти за ним было правильно, но что дальше? Он не простой Саша, он говорит по-армянски. А тот, рядом, морщины в клетку, почему он сказал, что нас перепутали? А тот ариец, белокурый, ни слова по-русски… тот-то про какое введение в заблуждение… про какое другое лицо… какую фамилию он сказал? Саша не хочет ехать в этом фургоне… хочет затянуть время? Он делец… бывший кооператор… Мысли ворочались тоже с трудом, как и ноги. Но строевик улыбнулся… Вот фургон. Два фургона! Строевик уже тут. В этот фургон грузятся, кто стоял у окна. Еле шевелятся. Сколько же они так простояли?

      – Долидзе Тариэл! Ты?

      Владимир чуть не упал от тычка дубинкой.

      – Наверно… это…

      Давешний мускулистый и длиннорукий полицейский помог Владимиру запихнуть бесчувственного Долидзе в фургон.

      – Твой место там! – и жест дубинкой на другой фургон, хлебный.

      – Никак нет, господин полицейский, – решается Владимир. – И паспорт мне уже вернули, вот только помочь попросили.

      – А… (Длинная латышская фраза.) Так этто вас два был? Ну, так вы свободен, господин оккупант, до встречи на границе! – и смеётся.

      – Так точно, двое… – ага, на них это действует! Владимир оглядывается, ища Сашу; Саши нет, но парень-подросток рядом; а что, если… – Вот с ним вдвоём его мать искали, там ошибка получилась, она в больнице.

      – Идитте! – и Владимир, обнимая паренька за плечи, идёт со двора этого неуютного здания сталинской постройки, со стороны двора – некрашеного, сероштукатурного, с высоченными окнами, нависающего всей своей прямоугольной тяжестью над тесным двором и над ним самим. Глухие стальные ворота нараспашку, в них как раз силится въехать очередной фургон, главное – не суетиться, он снимает руку с мальчишеского плеча, идёт прямо, парень – за ним… Ну, вот и всё. Уф. Улица и довольно густые сумерки. Владимир прибавляет шагу насколько может.

      – Мамы как фамилия?

      – Сабитова. А зовут Раиса Виленовна.

      – А я Владимир Григорьевич.

      – Ага. Я слышал, как вам паспорт отдавали. Вы Мосин. А я Альберт. Можно Алик.

      – Жи… Гм… – Владимир сообразил, что обычный вопрос прозвучит неделикатно. – Откуда маму-то увезли?

      – С Сеску. Наш дом был двадцать третий. А что?

      Владимир,