Твоя вина. Мерседес Рон

Я упрекнул себя в том, что был резок. Если бы я поддержал затею с путешествием с самого начала, вероятно, теперь не был бы настолько потерян – и не ощущал бы такую безнадежность.

      – Не надо, Рыжая, – сказал я и обнял ее. Н раздраженно мяукнул, сжавшись между нами. – В Испании очень тепло, а Эйфелева башня прекрасна, она тебе точно будет по вкусу, – заверил я, и на ее лице появилась робкая улыбка. – Мы увидимся через несколько недель. Когда ты вернешься, я буду ждать тебя вместе с черной бестией, – добавил я, указывая на Н.

      – Пожалуйста, позаботься о нем, Николас, не забывай кормить и больше не давай ему вина, ради бога! – взволнованно попросила она.

      – Это было только раз, и Н понравилось, – возразил я, съязвив.

      Она закатила глаза и прижала котенка к груди.

      – Не урони, – сказала Ноа, отдавая мне звереныша.

      Я схватил котенка одной рукой, а другой взял Ноа за подбородок и приблизил губы к ее рту.

      – Я люблю тебя, – прошептал я, целуя Ноа последний раз в этом месяце.

      На ее глазах выступили слезы.

      – Я люблю тебя больше.

      Я смотрел, как она уходит, и чувствовал комок в горле. У меня скрутило живот. Ее длинные волосы собраны в высокий хвост, бедра обтянуты шортами… Она сведет с ума всех парней, что встретятся у нее на пути. Я судорожно вздохнул. Теперь были только Н и я.

      Как только я вошел в пентхаус, меня накрыло. Я оставил котенка делать все, что ему заблагорассудится, и с тоской осматривал гостиную. Я понятия не имел, что буду делать целых четыре недели без Ноа, знал только, что жизнь изменилась невообразимым образом, и даже не мог вспомнить, каково быть совсем одному.

      Это словно смотреть сквозь мутное стекло: жизнь до и после Ноа Морган.

      Пентхаус был безупречен. Ноа не являлась чистюлей, но за день до отъезда стала немного истеричной и прибрала все, что лежало не на месте. Она наводила порядок только тогда, когда на нее накатывал настоящий стресс, за последнее время я в этом убедился.

      Я психовал, понимая, что между нами тысячи миль. Сейчас ее борт наверняка приближался к Нью-Йорку, а оттуда Ноа и ее мать направятся в Италию. Я никогда не боялся полетов, трудно даже вспомнить, сколько я налетал! Но теперь, когда любимая девушка была там, наверху… мне было страшно, воображение рисовало чудовищные картины, а в голове крутились плохие мысли.

      Например, что самолет сломается и упадет посреди океана или случится теракт… и так до бесконечности. Я никак не мог усмирить страх, который поселился в моей душе и стеснил грудь.

      Пять часов спустя телефонный звонок разбудил меня от тревожного сна, в который я погрузился, даже не осознавая, что отключаюсь. Я не понимал, где нахожусь.

      – Ник? – сказал голос Ноа.

      – Вы прилетели? – спросил я, пытаясь сосредоточиться.

      – Да, мы в аэропорту. Он огромный, мне очень жаль, что я не могу посетить город, а там наверняка потрясающе.

      Ноа казалась довольной, и это меня немного взбодрило, хотя я уже истосковался по ней.

      – Подарите мне Нью-Йорк[4], – сказал

4

Отсылка к одноименной пьесе-монологу современного испанского драматурга и сценариста Марка Эхея.