Хтонь. Иосиф Дмитриевич Воробьев

помнишь. Как забыть дядю Якова, кхе-кхе – он улыбающемся глазами посмотрел на старика, который, казалось, был совсем в другом мире.

      – Он слабоумный? – спросил я.

      Митрофан сердито посмотрел на меня. Я и сам бы себя одернул.

      – Хороший вопрос, кхе-кхе. Может быть, и слабоумный. Да, наверное, все-таки спятил. Слабоумными рождаются, а этот стал, – ответил Ионыч.

      – Ну чего ты вокруг да около! – рассердился Митрофан, – Рассказывай, что с ним.

      Ионыч теми же веселыми глазами посмотрел на Ванюшу.

      – Да, а черт его знает, можно ли при ребетне такое…

      – Ты чего интригу тут напускаешь? – сказал Митрофан уже на повышенных тонах, – Пускай слушают, пускай знают! Я это прожил! Я это выплакал! Я с этим живу! А они пускай слушают! Слушают, помнят и знают, кто такая эта сука-война, что из человека бревно сделала!

      Митрофаныч говорил отчетливо и пафосно. Даже сейчас, вспоминая его речь, у меня бегут мурашки. Настолько он красиво сказал.

      – Ну, пеняй на себя! – хитро сказал Ионыч.

      Но Митрофан и жилкой не дернулся. Он посадил Ванюшу себе на колени и по бычьему уставился на Ионыча.

      – Не знаю, помнишь ты или нет, – начал Ионыч, – но в нашем селе как-то объявился один поляк.

      – Бжержинский вроде. Моя мама ему первое время помогала

      – Да все ему помогали! Он с матерью, больной змеюкой, сюда мигрировал. После раздела Поляции обжился у Яши и все ныл и ныл, какие советы сволочи. Причем язык то плохо знал, все свои ляшские словечки использовал. Черт одним словом. Но все ему сочувствовали, и он всех полюбил, насколько могло полюбить его гнусное сердце.

      Ну так вот. Жил он у Яши. А у Яши, как ты помнишь, два дитятка было. Степан и Лиза. Этот хитрюга специально их русскими именами назвал, чтоб не дразнили еврейчиками, как его в царскую бытность. Так вот. Полюбили этого Бже…, в общем, черта, кхе-кхе, ребятишки. Степан даже уроки у него брал по ляшскому. Так жил он у них, пока не построил себе избу рядом с Яковской.

      А потом война началась. Тебя то быстро за шкирку. Твоего папашу на фронт, а меня в подвал. Так и встретили немчуру, кхе-кхе. Первое время было смирно. Кто-то даже думал, что и бояться их нечего. Один отряд приходит, побалуется, кур постреляет и пойдет. Потом другой, и так по кругу. Надолго они не задерживались. С нами даже не разговаривали. Обустроятся у кого-то и сидят. А ты если не дурак, то и бояться тебе нечего. Будь смирен и не тронут тебя, кхе-кхе.

      Когда Ионыч стал рассказывать про начало войны, из ниоткуда вдруг появились жители деревни. Митрофан и Ваня во все уши внимали Ионычу и не замечали их. Но я заметил. Теперь у меня появилась возможность разглядеть их, что называется, в статике. Преимущественно это были бабки. Они занимали весь первый ряд. Мужики позади них. Кто-то тихо перешептывался, а кто-то все своё внимание обращал на Ионыча. Но что точно всех роднило, так это хмель. Каждый, кто зашел в хату, был под чем-то. Кто-то даже позволил себе закурить в помещении.

      – Так вот, когда ситуация стала накаляться, немчура уже перестала меняться каждую неделю.