Чёрная Земля. Василий Павлович Щепетнев

бойцом быть обязан». Надо бы в саду место выбрать, где отжиматься. Пятьдесят раз утром, пятьдесят раз вечером. С вечера и начнет.

      Солнце едва поднялось. Отсюда, сверху, видно было, как выбегали на двор люди, все по нужде, и колодезные вороты перескрипывались каждый на свой лад. А он рано встал, едва не раньше всех. Знай наших! Стало еще веселей, и поганый вкус во рту прошел совершенно от листа щавеля, что нашелся неподалеку. Огородик поповский. Захирел, зарос чертополохом, а все-таки польза.

      От щавеля захотелось и поесть. Со вчерашнего много, много чего осталось.

      В зале он первым делом поглядел Ерему. Нет парня, не видно. Ушел в эту, как ее? Шуриновку? И ладно.

      Остатков хватило на сытный, тяжелый завтрак. Жаль только, сухомятка. Что ж дальше делать?

      В дверь постучали.

      – Еремки нет у вас, студент? – девица из сельсовета заглянула, любопытствуя.

      – Да он собирался уйти, вроде, – Никифоров оправил на себе одежку, смахнул за окно крошки.

      – Должен был меня сначала дождаться, – Клава и сердилась, и улыбалась. Чему? Ничего смешного. Сажа у него на носу, что ли? По простоте улыбается, по глупости, из бабьего интересу.

      – А вы тут один ночью спали?

      – С кем же мне спать еще? – сказал и покраснел, вышло двусмысленно. Клавка так и прыснула.

      – И не боялись?

      – Чего?

      – Некоторые боятся. Ночью прийти сюда – самый страшный спор раньше был. Кто из парней решался, полгода потом хвастал.

      – Суеверия, – хотелось говорить и говорить, но вот о чем?

      – Вы городской, с понятием, а у нас темных много. Комсомольцы боролись с предрассудками, Аля… – она запнулась. – Мне к ней надо, а то придет дядя Василь.

      – Он вам… он тебе дядя?

      – Троюродный. В селе каждый, почитай, кому-нибудь да родня. Так я пойду, – сказала она полувопросительно но и как-то… нехотя? дразняще?

      Никифоров подумал немножко и пошел вслед за ней.

      – Куда он ее задевал? – Клава искала что-то, больше глазами.

      – Что задевал?

      – Да тетрадь, записывать в которую.

      – Дайте, я посмотрю, – Никифоров подошел к гробу, дыша осторожно, еле-еле.

      Тетрадь лежала рядом, около матерчатой звезды, сейчас выглядевшей довольно невзрачно.

      – Вот она.

      – Ой, спасибочки, – она непритворно обрадовалась. Или притворно? – Вы дышите, дышите, здесь покойники не пахнут долго.

      – Да я… я ничего… От холода?

      – Воздух такой. Знаете, тут раньше даже мощи были, внизу, потом их, конечно, выбросили, а в раку героя гражданской войны положили, и он неделю пролежал, тоже летом, и совсем cовсем никакого запаха не было. От сухости, и селитра в воздухе растворена, нам объясняли. Только потом оказалось, что он совсем не герой, а как раз наоборот, беляк.

      – Правда?

      – Да, а раку в подальше в подвалы запрятали. Или еще куда, не знаю.

      – Подвалы?

      – Да, под нами. Только глубоко. Видите, какая она?

      Пришлось посмотреть. Действительно,