Клинок Тишалла. Мэтью Стовер

Успения, волею Ма’элКота.

      Он поднял рюмку, оглянувшись на маленький элКотанский алтарик в углу кабинета, словно предлагая богу тост.

      – Это будет важнейший день моего патриаршества. Есть среди наиболее легковерных Возлюбленных Детей такие, что верят, будто сам Ма’элКот вернется к нам в этот день.

      Дамон кивнул.

      – Слышал такую байку.

      – Это всего лишь сказка, – продолжал Тоа-Ситель. – Вознесенный Ма’элКот не вернется во плоти. Он трансцендентен, имманентен, вездесущ. Он не нуждается в физическом теле. Но Империя, с другой стороны… Империя нуждается в безупречно проведенном празднике Успения. Понимаешь? Это ключевой символ доктрины элКотанского превосходства. – Не выпуская из руки рюмки, он машинально предложил алтарю кровь своего сердца.

      – Начинаю догадываться, – промолвил Дамон. – Ты полагаешь, что кейнисты попытаются нарушить ход торжества?

      – Без сомнения, – устало отозвался Тоа-Ситель. – Как иначе? Такой возможности упускать нельзя. Нарушить ход празднества – невеликий труд, но выставить имперскую Церковь слабой и непредусмотрительной – значит поставить под угрозу само существование Империи.

      Он снова осушил рюмку, твердо пообещав себе, что это последняя. Он так устал, что даже от нескольких глотков бренди начинала кружиться голова. Стены сжимались вокруг него, и воздух густел, не давая вздохнуть.

      – К началу празднеств кейнизм останется дурным сном. Уцелевшие кейнисты будут думать только о том, как пережить следующий день, а не о том, как надсмеяться над Церковью. Я был снисходителен, Дамон. Я позволил им зайти слишком далеко, и они осмелели. Теперь придется раздавить их, прежде чем негодяи натворят дел.

      Дамон ответил ему мрачным взглядом. Тоа-Ситель часто подумывал, что у посла есть свои соображения о том, насколько Империя представляет ценность для исполнения главной задачи Монастырей – верховенства человеческой расы над всеми остальными. Совет Братьев открыто поддерживал Империю как первейшую надежду человечества. Упрямая преданность Монастырям не позволяла Дамону публично отвергнуть политику Совета, но вросшая в душу честность не давала и согласиться прилюдно – поэтому посол отмалчивался.

      Вздохнув, Тоа-Ситель все же налил себе еще рюмку. Неожиданно покойно было сидеть вот так… пусть и не с другом, но с человеком, которого патриарх не считал нужным использовать, при котором можно было отбросить тяжелую маску божественной непогрешимости. Бывший Герцог решил про себя, что, закончив эту беседу, он вернется прямо во дворец Колхари и завалится спать до утра.

      – Знаешь, – неспешно проговорил он, – в этой самой комнате я впервые встретился с ним. С Кейном. Прямо на этом месте.

      – Я помню, – мрачно отозвался Дамон.

      – Конечно-конечно. Ты ведь тоже был здесь, да?

      Они переглянулись и разом посмотрели вниз, на широкий ковер, разделявший собеседников. Почти семь лет тому назад они стояли в этой комнате, глядя, как меркнет свет в глазах распростертого на этом самом ковре посла Крила