Не задохнуться. Сергей Валерьевич Мельников

хочу быть кочегаром, кочегаром, кочегаром»

      Да кем угодно, лишь бы не тут.

      Только закрыл глаза, трясёт за плечо маленькая рука. Брат, Витя, девять лет, тридцать один килограмм мелких пакостей. Он меня ненавидит, а я его люблю. Я и маму люблю. Фишка у меня такая: любить без взаимности.

      Я глазами спрашиваю: что тебе?

      Он показывает: наушники сними.

      Не хочу. Просто не хочу. Сниму и услышу снаружи ещё что‑то, что слышать мне не надо. К чёрту вас всех, честно. И я машу рукой молча, отворачиваюсь к стене, к тёмно‑зелёным обоям с золотыми ромбами, тоскливыми, как вся эта часть моей жизни.

      «Вечер наступает медленнее, чем всегда,

      Утром ночь затухает, как звезда.

      Я начинаю день и конча‑аю но‑очь.

      Два‑адца‑ать че‑еты‑ыре‑е кру‑у‑уга‑а‑а‑а про‑о‑о‑о‑о‑о…»

      Батарейки сели, и я заснул, а утром рядом со мной лежал плеер с открытой крышкой. Я сел и зарылся босыми ногами в ворох серпантина из коричневой магнитной ленты. Там же валялись все мои четыре кассеты Sana с выпущенными кишками. Я посмотрел на брата, он выпучил глаза и бросил на пол бабушкины портняжные ножницы. С истошным воплем «Мама, он меня бьёт!» мелкий засранец вылетел из комнаты. Я поднял с пола кассету с карандашной надписью «Кино». Из неё уныло свисали два коротких конца ленты. Малой постарался, чтобы я не смог восстановить свою маленькую фонотеку.

      Он вовремя убежал. Стиснув кулаки, я вылетел за ним и наткнулся на маму. Она каменной стеной перегородила вход в комнату, где сидел в кресле мой младший братик и верещал:

      «А чего он сам слушает, а мне не даёт? Я его попросил: дай послушать, а он даже наушники не снял!» По его розовым щекам катились слёзы размером со спелый крыжовник. Он орал, запрокинув голову, и всё его лицо сейчас состояло из распахнутого рта и торчащих кверху ноздрей.

      – Это что причина его бить? – Мама начала снизу, перейдя к концу на две октавы выше.

      – Я его не бил, – попытался защититься я.

      – Не бил? – «л» в конце зазвенело металлом. – А это что? Ребёнок рыдает!

      – Ребёнок рыдает, потому что этот ребёнок изрезал мне всю плёнку в кассетах!

      – Может его убить за это?

      – Мама, я не тронул его пальцем!

      – Он твой брат!

      – Да, мама, он мой брат! – я сорвался на крик. – А я его брат! И я тоже твой сын!

      – Не смей повышать на меня голос! – взвилась она.

      Я натянул кроссовки и пулей вылетел из дома. Я не хотел хлопать дверью, но сквозняк из подъезда вырвал и припечатал её к косяку вместо меня.

      – К чему этот дешёвый театр?! – проорала она мне вслед.

      Я бежал по улице и повторял, отмахивая шаги: «И‑ди‑те‑вы‑все‑к‑чёр‑ту».

      ***

      У школы я услышал короткий свист и нырнул в кусты. Залез на трубу, перепрыгнув через длинные ноги Тимура. Мы ткнулись кулаками.

      – Чё, как?

      – С матушкой посрался.

      – Чё так?

      – Мелкий кассеты изрезал ножницами. Все четыре.

      Тимур присвистнул:

      – По баксу,