Тихий ветер. Юлия Ларосса

сейчас всё и закончится.

      Наконец-то.

      Я поплелась в сторону штаба, не чувствуя ног. Я оказалась в том самом кошмаре, когда хочешь идти быстро, стараешься со всей силы, но тело не слушается. Ты становишься облаком, невесомым духом. Летишь навстречу опасности, ведь иного пути нет.

      Я хотела покончить с этим как можно скорее. Слишком долгой была пытка ожидания расправы. Её время пришло, и мне не страшно. Почти.

      У кабинета подполковника постовой отдал честь и, открыв дверь, доложил о моём прибытии. Вздохнув поглубже, я вошла в комнату, освещённую ярким утренним солнцем июля. Дверь закрылась. Повисла напряжённая тишина, которую разрывало моё судорожное дыхание.

      Отец стоял ко мне спиной: широкие плечи, сцепленные позади руки – осанка, которой позавидовал бы король.

      Шли минуты. Отец оставался неподвижен. Лишь генеральские погоны на его плечах подмигивали мне при каждом вдохе, улавливая блики солнечных лучей.

      Время обернулось вспять.

      Я снова шестилетняя девочка, которая допустила оплошность. Мне стыдно и страшно. Отчаянно хочется, чтобы в комнату вошла мама и прикрыла меня собой, чтобы остановила гнев отца и смягчила его.

      Но мамы нет. Мне уже давно не шесть. И мой проступок шалостью назвать нельзя.

      Выдающийся полководец могущественной страны Великославии, генерал Бадер Мессарош медленно повернулся. Синие глаза под седыми густыми бровями посмотрели прямо на меня. Резко, строго, по-чужому.

      Я с трудом удержалась, чтобы не отступить назад и не опустить взгляд. Он знает. Он всё знает!

      – Здравствуй, Вивьен! – тихо произнёс отец.

      Я вздрогнула. Судорожно втянула в себя воздух и, моргнув, почувствовала, как горячая слеза скатилась по щеке.

      – П-прости, – обречённо прошептала я.

      Вторая слеза скользнула по лицу.

      Он резким жестом оборвал меня.

      – Я здесь проездом, и оказывается, что не зря, – слишком бодро начал он и шагнул ко мне. – Мне сообщили, что моя единственная дочь совершенно себя не жалеет и пропадает в госпитале дни и ночи. Так нельзя, Вивьен.

      Дыхание перехватило судорогой. Я ошарашенно уставилась на него.

      – Что? – выдохнула я.

      Он остановился напротив, всё так же держа руки за спиной.

      Как же он постарел с начала войны! Волосы, привычно зачёсанные назад, стали совсем седыми. Глубокие морщины превратили суровое лицо в угрюмую маску. Он очень похудел и, казалось, стал ещё выше.

      – Твой брат мне всё рассказал. Я не смог остаться в стороне, пока моя дочь истязает себя и совершает ошибку.

      Холодный ужас окатил меня ледяной волной, от которой всё замёрзло внутри.

      – Помимо вреда своему здоровью, дочь, – очень осторожно продолжал Бадер, глядя мне в глаза, – ты можешь навредить другим. Ведь усталый врач в лучшем случае бесполезен, а в худшем – смертельно опасен.

      Кабинет подполковника оборудован камерами видеонаблюдения и прослушкой. Вот в чём дело! Он не может говорить со мной открыто,