А зори здесь тихие… Завтра была война. Аты-баты, шли солдаты. Борис Васильев

товарищи красноармейцы, осталось, поднатужьтесь. У протоки отдохнем.

      Влезли на взгорбок – сквозь сосенки протока открылась. Чистая как слеза, в золотых песчаных берегах.

      – Ура! – закричала рыжая Женька. – Пляж, девочки!

      Девушки заорали что-то веселое, кинулись к реке по откосу, на ходу сбрасывали с себя скатки, вещмешки…

      – Отставить! – гаркнул комендант. – Смирно!

      Враз замерли. Смотрят удивленно, даже обиженно.

      – Песок! – сердито продолжал старшина. – А вы в него винтовки суете, вояки. Винтовки к дереву прислонить, понятно? Сидора, скатки – в одно место. На мытье и приборку даю сорок минут. Я за кустами буду, на расстоянии звуковой связи. Вы, младший сержант Осянина, за порядок мне отвечаете.

      – Есть, товарищ старшина.

      – Ну, все. Через сорок минут чтоб все были готовы. Одеты, обуты и чистые.

      Спустился пониже. Выбрал местечко, чтоб и песок был, и вода глубокая, и кусты кругом. Снял амуницию, сапоги, разделся. Где-то неразборчиво переговаривались девушки, только смех да отдельные слова долетали до Васкова, и, может, по этой причине он все время и прислушивался.

      Первым делом Федот Евграфыч галифе, портянки да белье выстирал, отжал, сколь мог, и на кусты раскинул для просушки. Потом намылился, повздыхал, потопал по бережку, волю в себе скапливая, да и сиганул с обрыва в омут. Вынырнул – вздохнуть не мог, ледяная вода сердце стиснула. Крикнуть хотелось во всю мочь, но убоялся «гвардию» свою напугать, покрякал почти шепотом, без удовольствия, смыл мыло – и на берег. И только уж когда суровым полотенцем растерся докрасна, отдышался, снова прислушиваться стал. А там гомонили, как на побеседушках, – все враз и каждый свое. Только смеялись дружно да Четвертак радостно выкрикнула:

      – Ой, Женечка! Ай, Женечка!

      – Только вперед! – заорала вдруг Комелькова, и старшина услышал, как туго плеснула за кустами вода.

      «Ишь ты, купаются…» – уважительно подумал он.

      Восторженный визг заглушил все звуки разом: хорошо, немцы далеко были. Сперва в этом визге ничего разобрать было невозможно, а потом Осянина резко крикнула:

      – Евгения, на берег!.. Сейчас же!..

      Улыбаясь, Федот Евграфыч свернул потолще самокрутку, почикал «катюшей» по кремню, прикурил от затлевшего фитиля и стал неспешно, с удовольствием курить, подставив теплому майскому солнцу голую спину.

      За сорок минут, понятное дело, ничего не высохло, но ждать было нельзя, и Васков, поеживаясь, натянул на себя волглые кальсоны и галифе. Портянки, к счастью, запасные имелись, и ноги он вогнал в сапоги сухими. Надел гимнастерку, затянулся ремнем, подхватил вещи. Крикнул зычно:

      – Готовы, товарищи бойцы?

      – Подождите!..

      Ну, так и знал! Федот Евграфыч усмехнулся, покрутил головой и только разинул рот, чтоб шугануть их, как Осянина опять прокричала:

      – Идите! Можно!..

      Это старшему-то по званию «можно» кричат бойцы. Насмешка какая-то над уставом, если вдуматься. Непорядок.

      Но это он так, между прочим, подумал, потому что после купания и отдыха