Тайная сторона Игры. Василий Павлович Щепетнев

и приглядываться не станет.

      Он зашел на кухоньку. Таз там был, медный, большой.

      – А вода в кране?

      Странно, но и вода в кране была тоже.

      – Следовательно, из таза кровь он мог смыть.

      Помойное ведро стояло на месте.

      Арехин выглянул в коридор.

      – Надежда Викторовна, вы, часом, не знаете, сколько ведер было у вашей сестры?

      – Что? – не поняла вопрос женщина.

      Арехин повторил.

      – Она, как, впрочем, и я, хозяйством особенно не занималась. До революции не было необходимости, а после – нечем, собственно, и заниматься. Ведер у нее было два. Одно черное, другое – эмалированное, с цветочками. Она в него крупу, что крестный привез, высыпала. Высыпала, крышкой накрыла, да еще и чугунный бюстик Ломоносова сверху поставила – чтобы мыши или крысы не добрались. Он тяжелый, бюстик, на полпуда.

      Бюстик Арехин нашел в углу. Крупу в мешочке – на нижней полке книжного шкафа. А эмалированное ведро в цветочках вместе с крышкой исчезло.

      – Да уж… Вы, Александр Александрович, будто присутствовали при убийстве.

      – Что присутствовали, они же и убили-с, – вставил Лютов.

      – Вы, кажется, что-то сказали? – повернулся к нему Арехин.

      – Пошутил. Я, знаете, шучу, часто и в неподходящее время. А в подходящее – не шучу. Это от нервов.

      – Бывает, бывает,– оглядывая комнату в последний раз, пробормотал Арехин. Ключ в замке, беспорядка, можно сказать, никакого, кроме обезглавленного трупа.

      – Да, еще… – он опять выглянул в коридор. – У вашей сестры были дорогие вещи? Золото, драгоценности?

      – Не было ничего. Мы с сестрой еще в шестнадцатом году решили, что будем жить самостоятельно, только своим трудом. Если откровенно, и не откуда было нам ждать сундуков золото. Отец обходился жалованием, служил честно, состояния не нажил. Матушка… Ее мать, наша бабушка, баронесса фон Корф, действительно, богата. Ей сейчас девяносто два года, мы – ее единственные родственники, но бабушка весной четырнадцатого уехала в Стокгольм, а прежде всё до последнего лужка продала, обратила деньги в золото и увезла туда же, в Швецию.

      – Дальновидно… – он вновь вернулся в комнату, тихо спросил у Оболикшто:

      – Полагаю, уголовный сыск моргом для хранения тел убиенных не располагает?

      – Правильно полагаете.

      – А куда же помещаются тела?

      – На кладбище, куда ж ещё. Увозят, да и в яму.

      – А… как их увозят? Я говорил, что довольно долго отсутствовал в Москве и новых порядков не знаю.

      – Обыкновенно. Уборочный отряд. Сделаем заявку, завтра, самое большое – послезавтра и увезут. Впрочем, тут есть сестра. Может, она возьмется похоронить?

      Арехин промолчал. Стал в сторонку, наблюдая, что, собственно, будут делать Оболикшто и Лютов.

      А ничего. Позвали Петрушенко, дали ему бумажку с лиловой печатью, на которой химическим карандашом что-то написали, вот и все.

      – Ордер для уборочного отряда, – пояснил Оболикшто.

      Выходя, он же сказал сидевшей на табуретке Надежде Викторовне:

      – Если хотите хоронить