Ведьма. Зофия Мельник

говорит Эберхард. – Я ученый этнограф, собираю всякие старые сказания, истории, записываю обряды. Я работаю в Варшавском университете. Может, вы слышали что-то местных ведьм…

      – Да, пан у нас всегда жили ведьмы, – говорит другой бродяга, сидящий возле огня. – Я сам их не видел, но так люди говорят.

      У этого бродяги высокий ломающийся голос, а одет он в длинный порванный плащ.

      – А ты часом не знаешь, где здешние ведьмы собираются на шабаш? – интересуется пан Стшелецкий.

      – Томаш, ты бы не трепал языком попусту, – оборачивается к огню бродяга в бушлате.

      Томаш хочет что-то сказать, но тут собутыльник отвешивает ему хорошего тумака.

      – Якоб, ты чего дерешься? – обижается паренек.

      – Не слушайте его, пан, мы про ведьм ничего не слыхали.

      Опершись рукой о закопченную стену, бродяга поднимается на ноги, и Эберхард видит, что одет Якоб в грязный прожженный искрами свитер и мешковатые штаны, а сам он коряжистый и широкоплечий.

      – Ладно, панове, на нет и суда нет, – соглашается Эберхард и идет обратно к черному «опелю».

      – У тебя хорошая машина и злотые, я гляжу, есть, – замечает хриплым голосом бродяга в бушлате.

      – И что с того? – спрашивает пан Стшелецкий.

      – Я сто лет не катался на автомобиле. А ведь я страсть, как любил это дело. Так вот, пан, мы с дружками прокатимся немного, а ты посиди пока у костра, да смотри, чтобы не погас. А то у меня все спички вышли.

      – К сожалению, я тороплюсь, – устало говорит Эберхард.

      – Так и помереть недолго, – ворчит бродяга и достает из-за пазухи мясницкий нож.

      Красный отсвет костра ложится на широкое лезвие.

      Тем временем Якоб обходит пана Стшелецкого со спины.

      Эберхард складывает рога из трех пальцев на левой руке. Эти рога он направляет на бродягу с мясницким ножом и поводит рукой из стороны в сторону. Не торопясь, отчетливо произнося слова, пан Стшелецкий читает немного нараспев,

      – На чужое позаришься,

      О свое же поранишься.

      Сделаешь движение -

      Убьешь отражение.

      – Это что еще за чертовщина? – подозрительно спрашивает бродяга. – Чудак-человек, ты лучше сам отдай злотые и еще услышишь, как по утру птички в поле чирикают.

      Пан Стшелецкий стоит возле машины и, скрестив на груди руки, посматривает на него тусклыми, глубоко запавшими глазками.

      – Зря ты упрямишься, – укоряет тот Эберхарда.

      Бродяга делает к Эберхарду два быстрых шага и бьет его ножом. Но в последнее мгновение его рука странным образом выворачивается, и пан вгоняет мясницкий нож себе в живот по самую рукоять.

      Спохватившись, Эберхард оглядывается и едва успевает увернуться. Якоб, который обошел его со спины, уже замахнулся короткой сучковатой дубинкой, целя пану Стшелецкому в затылок. Дубинка со свистом пролетает мимо его виска и падает на плечо. Пан Стшелецкий отчетливо слышит, как хрустнула кость. Вспышка боли на мгновение стирает ночь, перекресток, темные поля и горящий возле