Прорыв начать на рассвете. Сергей Михеенков

наружу выломилось солнце и пошло плавить и макушки деревьев, и крыши домов, и синеватые снега в бесконечных полях. Старшина Нелюбин покрутил головой, понюхал морозный воздух, напитанный родным жилым духом, и вздохнул облегчённо:

      – Хлебушком, братцы, пахнет. Хлебушком! Как хорошо…

      Сани разгружали без них. А их отвели в свободную избу, где были устроены лежанки в два яруса. Как залегли, так только вечером и начали выползать на двор по одному.

      Из госпиталя пришёл санитар, поставил на стол термос с кашей и сказал:

      – Вот вам и обед, и ужин. Ешьте на здоровье.

      Старшина Нелюбин, услышав знакомый голос, так и вскочил с нар:

      – Яков! Ты?!

      Санитар медленно, неуклюже повернулся:

      – Кондрат! Старшина! Живой?

      – А что мне сделается?! – Старшина обнял санитара и сказал: – Ребяты, это мой фронтовой товарищ Яков! А Савин где? Тоже тут? А Таня? Фаина Ростиславна?

      – Все, Кондрат, тут. Все, кроме Савина. Савина убило. На прошлой неделе обоз в поле обстреляли. Мина – прямо в его сани… Наповал. Его и всех раненых, которые в санях…

      – Ну, царствие ему небесное… Добрый человек был. Помогал мне, ворочал немочного.

      По-быстрому разделавшись со своим котелком, старшина побежал в госпиталь. Операционная палата была устроена в просторной избе. Маковицкую он увидел ещё издали. Старший военврач стояла у крыльца и курила. Когда старшина подбежал, она улыбнулась, погасила комочком снега недокуренную папиросу и сказала, улыбаясь:

      – Кондратий Герасимович, дорогой, да может ли такое быть? Вы? Какими судьбами?

      – Проездом, Фаина Ростиславна. Проездом, миленькая вы моя спасительница. Я тоже рад вас видеть живой и невредимой.

      Они обнялись, расцеловались в щёки, как брат и сестра после долгой разлуки.

      – Через полчаса выступаем. Вон, командир мой уже идёт. – И старшина Нелюбин кивнул в сторону сарая, откуда Воронцов выводил своего коня.

      – Чаю попить зайдёте?

      – Навряд, Фаина Ростиславна. Надо уже идти собираться.

      – У вашего командира петлицы курсанта?

      – А он и есть курсант. Осенью прошлого года как привезли их под Юхнов, так теперь и скитается по лесам. Шинель свою ни за что не снимает. Мёрзнет, а на полушубок поменять не соглашается. Это ж с ним меня тогда, на Шане, четырьмя-то пулями. Я думал, это он меня вынес. Не он. Кто-то ещё живой остался.

      – Куда же вы теперь, Кондратий Герасимович?

      – А назад. Через фронт, опять к партизанам. Может, скоро свидимся. Работа теперь у нас такая. Мы навроде курьеров. Медикаменты вам доставлять будем.

      – Как же вы поедете, без сёдел?

      – Да как-нибудь и охлюпкой додыбаем. Лишь бы немец не напал.

      – Погодите, я сейчас вам сёдла дам. Недавно раненых коней для госпиталя забивали. Сёдла остались. К чему они нам теперь, раз коней нет? Сейчас, подождите, я ключ принесу.

      Вскоре Маковицкая вернулась, отперла сарай.