Пламя мести. Иван Никитчук

в его синеву, и только на короткое время задержался над землей большой золотой обод и спрятался. И, теперь уже на том месте, все разрастаясь по горизонту, полыхала багряная полоса заката.

      А над дорогами все так же продолжала клубиться пыль, так же стояли неумолкаемый людской гомон, скрип множества повозок, фырканье моторов, мычание коров, овечье блеяние…

      Перед оккупацией

      Добравшись до села Цибулевки и посетив родителей, передав старикам на хранение свой партбилет и некоторые другие документы, в Цебриково Платонов возвращался ночью. Он шел не главной дорогой, а той, что глуше и малолюднее, – через село Ольгиново.

      Он спустился в долину и берегом, густо заросшим молодыми вербами и камышом, направился к тому месту, где через речку Малый Куяльник был проложен бревенчатый мосток, соединяющий село Цебриково с соседним селом Малое Цебриково. Это было самое узенькое место на реке, всего три-четыре метра шириной.

      От воды, подернутой белесой пеленой тумана, тянуло сыроватой свежестью. И только теперь Платонов в полной мере ощутил усталость. Лишь здесь, наедине с самим собой, он вспомнил, что все последние три дня совсем не отдыхал и не смыкал глаз. Прошлая ночь и весь сегодняшний день прошли в напряжении там, где он отправлял семью. В довершение ко всему почти двадцать километров, только что пройденные им, давали себя знать. От пота и пыли в теле стоял зуд, от усталости стучало в висках.

      Прохлада воды манила к себе, притягивала, как магнит. И Григорию Ивановичу вдруг захотелось выкупаться. Ведь неизвестно, когда еще подвернется такой случай.

      Он прошелся немного вдоль берега, где река была поглубже, и, выбрав бережок поудобнее, зачерпнул пригоршню воды и с размаху плеснул себе в лицо. Прохладные струйки потекли по шее, защекотали под гимнастеркой грудь.

      – А-а-а-ааа! Хорошо! Уф! – с наслаждением крякнул Платонов, умывая лицо, шею. – Нет, не то, совсем не то…

      Он быстро разделся и вошел почти по грудь в воду. Приседая, несколько раз подряд окунулся с головой. Но этого оказалось мало, и он стал приседать, считая до двадцати. Закружилась голова. Пошатываясь, вышел из воды, сразу ощутив огромное облегчение. Тело освободилось от соленой накипи и приятно покалывало, усталость как рукой сняло.

      – Какая благодать! – произнес учитель вслух. – Теперь не мешало бы обсохнуть немного, впрочем… так лучше, прохладнее будет, – решил он и стал одеваться.

      От мостка вела по селу узкая, извилистая улица. Вся в зарослях деревьев, она сейчас казалась высоким, причудливым коридором. Едва проступали из темноты то горбатые, то провисшие крыши хат и сараев. В селе царила тишина. Только вдалеке, невидимый в ночи, гудел, тарахтел и скрипел шлях. Гул то стихал, то вновь усиливался. И что-то тревожное, щемящее душу было в этом отдаленном слитном гуле.

      На западе, словно подпирая темное ночное небо, дрожал гигантский багровый столб. Это от бомбежки немецких самолетов что-то горело на станции Веселый Кут.

      Платонов подошел к сельсовету. У крылечка его строго окликнули:

      – Кто идет?

      – Свой, – тихо отозвался