Если б не было тебя. Инга Максимовская

еще до травмы ее искал, – шепчет мама, сжимая мою ладонь. – Это все из-за этой чертовой девки произошло.

      – Света, успокойся, – слышу я голос отца. Моего отца? Что он делает тут? Мы же с ним не разговариваем уже три года. Он сказал, что не желает иметь ничего общего с циником и дрянью, то есть со мной. И все эти годы держал свое обещание. – Женька сильный. Наш сын стойкий оловянный солдатик.

      – Пап, и ты с ними? – шепчу я. – Ты же никогда не вставал ни на чью сторону. Ты не можешь так зло надо мной шутить. Пап, передай Лере. Что она мне нужна.

      Вот сейчас он скажет, что мне нужны все, только когда мне плохо. Что я подонок и стяжатель – потребитель, пользующийся, высасывающий души любящих меня людей до дна. Но нет. Отец прикасается к моему плечу. Так аккуратно, словно боясь что я исчезну.

      – Все будет хорошо, сын. Ты, главное не нервничай. Тебе нельзя.

      Он напуган? Скрывает свой страх за вечной маской уверенности в себе и глупой заботой о матери. Не хочет ее расстраивать еще больше. Они так и живут всю жизнь, закрывшись друг от друга, называя это любовью. Берегут душевное равновесие друг друга. А сегодня эта их игра дала сбой, судя по всему. Странные. Я их не понимал никогда.

      – Вы помните, что произошло? – врач смотрит на меня пристально, и я, наконец могу его рассмотреть. Зрение перестает плыть. Высокий, немолодой дядька, похожий на профессора из «Назад в будущее». И у меня появляется ощущение дежа вю. Я его видел уже. Но где? Не могу вспомнить.

      – Я поскользнулся на обледеневшем асфальте – отвечаю уверенно, но вдруг начинаю понимать, что все не сходится в этой странной реальности. Когда Лерка пропала была весна. Мокрая, хлюпающая под ногами противной кашей, и запах сырости несся в окно, которое с упорством маньяка открывала жена. Она говорила, что пахнет свежестью и жизнью, а мне казалось, что она просто издевается надо мной. Делает все на зло. А вчера я вышел из дома в позднюю осень, укрытую ковром из умерших листьев. – Сколько я уже тут?

      – Три дня. Вы были в коме.

      – Год сейчас какой? – спрашиваю, чувствуя себя персонажем театра абсурда.

      – Две тысячи двадцатый, – вместо врача отвечает мама. – Женечка ты поспи. Я рядом буду. И папа…

      ЕЕ нет. И я вдруг начинаю понимать, как остро мне не хватает этой привычной женщины. Ее теплых рук, ее испуганного голоса. Лерки нет, словно и не было никогда. И я молчу о ней все оставшиеся дни, пока меня не выписывают из больницы. Молчу из страха, что меня упекут в дурдом, потому что о моей жене никто в этом мире не помнит. Ни друзья, которых у меня оказывается, осталось не так уж много. Ни родители, квохчущие вокруг как наседки. Никто. Я не смогу искать мою Леру, если окажусь в психушке. Это пугает до одури.

      И этот перевернутый мир оказывается страшно бесцветным.

День двадцатый

      На улице зима. Стою на крыльце больницы, в ожидании такси, которое вызвала мама. Отец напряженно смотрит за каждым моим движением, словно боясь пропустить хоть одно из них, нервно курит в кулак.

      – Купите