Офис-дзен (сборник). Даниэль Орлов

предлагаю кофе, который варю сам. Я варю его сам, поскольку если его сварит она, то меня заберут в тюрьму, а её в сумасшедший дом.

      Я не хочу в тюрьму. Я хочу на север Франции. Я хочу лежать на траве и на траве же завтракать. Я вижу себя в белом спортивном пиджаке, парусиновых (никогда у меня не было именно парусиновых) штанах и лёгких теннисных туфлях. Что такое эти теннисные туфли? Кеды что ли? Пусть в кедах. У меня даже не будут в них пахнуть резиной ноги. Потому что на севере Франции ноги не могут пахнуть. Они там благоухают. Там всё благоухает. Цветами. Туманами. Красками барбизонской школы. Дымком от барбекю и духами «Любовь в Париже». Хотя нет. Только не этими духами. Теперь любыми другими, только не этими. Иначе у меня случится культурологический шок. А потом шок случится у той, кто попытается этими духами пахнуть. Эта Кто-то будет заламывать руки в постели, а я буду курить у окна и материться по-русски, по-французски, по-английски и даже на мертвом языке древних шумер. Ибо это обидно и несправедливо. Превозмочь столько мук. Вынести столько унижений. Стольких хороших людей послать на хер, чтобы прилететь на север Франции. А тут на тебе…

      Но подо мной ещё два этажа. Целых два этажа с кабинетами. И там наверху услышат, и вновь разверзнуться небесные хляби. И я буду готов. И авоська, в которой я спущу эту сверкающую очками королеву Элизабет тоже готова. Заштопана и постирана. И тогда пошлите святые угодники, ей молодого. Другого. Такого же. Но не меня…

      Они реагируют на движение

      Они реагируют на движение. На движение договоров. Так устроены их органы чувств. Как только от меня начинает двигаться договор, они на него реагируют. Они возникают возле моих камышей с выпученными глазами и широко расставленными плавниками. Щёлкают зубами, сверкают чешуёй и курят сигареты «Пётр Первый». Они топорщат усы и подозревают меня. Они даже не подозревают. Они убеждены: я краду.

      У меня дом в пригороде, дом в городе, черный баварский автомобиль, девяносто килограммов веса и улыбка на лице. Это означает только одно – я краду. О нет! Я не размениваюсь по мелочам. Я не имею свой маленький гешефт с каждой визитки, с каждой сувенирной ручки или воздушного шарика на выставке. У меня черный баварский автомобиль. У меня не зелёный французский и не серый корейский. У меня черный, баварский, двухсполовинойлитровый сверкающий снаружи и пахнущий кожей внутри автомобиль. Тут явно не визитки и шарики. Тут что-то посерьёзнее. Тут на лицо все признаки организованного преступного сообщества (в просторечье «шайки»), во главе которого стою я. Или Андрюха. Или Шуркафан. Или Элизабет.

      На неё они смотрят особо подозрительно. Они садятся напротив её стола и смотрят. Они смотрят, а Элизабет пахнет. Чем пристальнее они смотрят, тем сильнее и фатальнее пахнет Элизабет. Ей страшно. Ей неуютно. Ей хочется к маме или ко мне в кабинет. Второе скорее первого. Но я не пущу её. У меня совещание.