Ночь, сон, смерть и звезды. Джойс Кэрол Оутс

Ибо они теперь описывают удаленные от нее концентрические круги.

      Это как базы на бейсбольном поле. Первая база: Том. Вторая: Беверли. Третья: Лорен.

      (Мысленно она видит их детьми. Долговязый Том с надвинутой на глаза бейсболкой.)

      На этом метафора заканчивалась. Потому что были еще Вирджил и София. Младенцы! Их мать меньше о них думала по той простой причине, что они занимали меньше лет в ее жизни. Как ни странно, но в ее снах детей всегда не хватало, она постоянно забывала кого-то из тех, кто у нее родился.

      Это был невыразимый ужас. И одновременно бессмысленный, нелепый. Если бы Уайти узнал, он бы так хохотал! И дети тоже.

      А Вирджил процитировал бы какого-нибудь древнегреческого философа-ворчуна[3] – дескать, лучше было бы и вовсе не родиться. Бред!

      – Может, у других матерей иначе. А я всегда буду чувствовать свою ответственность за них.

      – Но дорогая… это же глупо. Просто ты такая.

      Уайти поцеловал ее в прохладные губы. Собственные губы казались ему (излишне) горячими.

      – Надеюсь, за меня ты не чувствуешь ответственности, – сказал он.

      Джессалин отстранилась, как после легкого укола.

      – Еще бы! Конечно чувствую, дорогой. «В болезни и здравии». Это свойственно любой жене.

      – Не любой. Но мне приятно слышать это от тебя.

      Они сидели, крепко держась за руки.

      Джессалин подумала с каким-то диким восторгом: Я должна его пережить, чтобы заботиться о нем в последние дни. Я не имею права уйти раньше.

      И вот она лежит одна в семейной кровати. На своей половине.

      Как непривычно.

      Усталая, оглоушенная, с открытыми глазами (на самом деле закрытыми), она проваливается в темную гибельную дыру, заранее опасаясь того, что там увидит.

      Ничего. Ровным счетом ничего.

      Порывы ветра сотрясают темные окна. Дождь пригоршнями ударяет в стекла. Перезвона музыки ветра почти не слышно, как она ни напрягает слух. Что-то отдаленное, серебристое, чудесное.

      «Наследник»

      Из всех Маккларенов только Том знал правду.

      Не имел доступа к подробностям, но знал.

      Приняли за другого. Все обвинения сняты.

      Все очень тревожно. Запутанно. Похоже, отец был «арестован» – или, точнее, «задержан полицией» – за то, что, предположительно, «оказал сопротивление» на обочине автострады Хенникотт.

      А затем он «потерял сознание» (не в собственной «тойоте», а на обочине), и полицейские вызвали «скорую».

      В общем, произошла ошибка при опознании… но кого? Уайти Маккларена? И кто совершил ошибку?

      Тома заверили, что его отец ни в чем не обвиняется.

      В свете «дальнейшего расследования»… после «подтверждения свидетелей»… все обвинения были сняты.

      Все это, насколько можно было понять, Тому рассказали по мобильной связи, пока он стоял в коридоре перед отцовской палатой в отделении интенсивной терапии хэммондской городской больницы. Связь то и дело прерывалась. Алло? Алло? – в отчаянии кричал Том.

      Позвонил ему лейтенант

3

Отсылка к одноименному эссе американского писателя Амброза Бирса (1842–1913) «Философ-ворчун».