Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак. Георгий Вайнер

не дергайся, не нарушай режим… Завтра с утра приду… – повернулась ко мне. – Очень приятно было с вами познакомиться. До свидания.

      – До свидания, Марина. Я надеюсь, что мы с вами еще встретимся. Кстати, вы не можете объяснить… – Я сделал небольшую паузу и кивнул в сторону Сурика. – За что они стали Плахотина лупить?

      Егиазаров высоко поднял брови и резко замотал головой, но я заслонял его собой, и Марина, не замечая предупредительных сигналов руководителя полетов, зашла на меня в стремительном пике:

      – Сурик его бил?! Да вы что?! Сурик до него пальцем не дотронулся! Нужен он ему больно, лупить его!..

      – Марина, я вас сейчас официально спрашиваю: вы точно видели, что это не Егиазаров бил Плахотина? – двинул я вопрос наподобие шахматной «вилки».

      – Конечно видела! И где хотите подтвержу: не прикасался он к этой вонючке!

      – Заткнись, дура! – тихо промолвил со своего медицинско-индустриального памятника Егиазаров. – Что ты могла видеть, когда тебя там не было вовсе! Это же я тебе все потом рассказал, в больнице. Ты забыла, что ли? Просто ты веришь каждому моему слову, я ведь никогда не вру! Меня в детстве так и называли: Сурик Честность. Правдивость – мое ремесло.

      – Я рад за вас, Сурик, за вашу высокую репутацию у друзей детства. И уж пожалуйста, употребите на меня свое второе ремесло – правдивость. Расскажите, за что вы били, точнее говоря, за что ваши друзья били Плахотина?

      – Да что вы ее слушаете? – вскипел Сурик. – Она же все перепутала, решила, что вы говорите о Степанове! Она ведь ничего не видела и перепутала фамилии. А нам бить Плахотина зачем? Нормальный парень, наш знакомый…

      – Ага, значит, Марина перепутала… Ну что же, такое тоже возможно. А вы где работаете, Марина?

      – Там же, в ресторане, в «Центральном»… Я там официантка…

      – Фу, прямо камень с души, – сказал я с облегчением. – А то я вас принял за американскую летчицу.

      Глава 7

      Автобус, пыхтя и отдуваясь, вез меня из больницы через окраины в центр. Он погружался в осенний вечер плавно и неотвратимо, как тонущая в омуте бутылка. Проплывали за окнами спрятавшиеся в садах частные дома, их оранжево-красные абажуры и плафоны будто бакенами обозначили фарватер автобусу, петлявшему среди жилых кварталов, пустырей и строек.

      На сиденье против меня дремала женщина. Одной рукой она прижимала к себе маленькую девочку, что-то без умолку расказывавшую матери, а другой крепко держала объемистую авоську с продуктами. На ухабах и крутых поворотах женщина просыпалась на миг и быстро говорила девочке: «Да-да-да, доченька, все правильно…» – и сразу же погружалась в зыбкий, неглубокий сон. У женщины было тонкое, усталое лицо. Я смотрел на нее и испытывал печаль и нежность. Наверное, Лила, возвращаясь с работы, тоже дремлет в автобусе. Женщины сильно устают.

      Наверняка бойкая летчица-официантка Марина восприняла бы мою спутницу как знак неполучившейся, неудачной жизни. Но эта несостоявшаяся жизнь проходила отдельно от Марины, мчащейся сейчас на работу в «тачке» или на попутном «леваке»…

      В те редкие дни, когда мне