Бог неудачников. Елена Викторовна Яковлева

не знаю, не знаю, – не поверите, но я чувствовал себя почти предателем.

      – А когда ты его написал, свой роман? Почему я про это ничего не знал? – продолжал осыпать меня ревнивыми вопросами Серега.

      – Так это ж было давно, уже и не вспомню когда. – Я словно перед ним оправдывался. – сразу его не напечатали, а теперь вдруг объявился новый издатель…

      – Да-да, ты говорил. – пробормотал Серега, до которого, похоже, только-только дошло, какие удивительные метаморфозы произошли в моей унылой жизни, и обреченно добавил. – Значит, у тебя все-таки получилось… Да, вот так оно и бывает. Написал, забыл и вдруг…

      – Да, все именно так. Написал, забыл и вдруг… – эхом подхватил я, а про то, что я еще к тому же и рукопись спалил, из скромности умолчал. На бедном Сереге и так лица не было.

      – Ну да, ну да, – мой приятель совершенно померк, – наверное, ты это заслужил. Хотя бы тем, что не занимался этой подлой поденщиной. А мне теперь, чтобы написать хоть что-нибудь стоящее, еще долго придется литературные шлаки выводить… Эх, сколько ж их за все годы накопилось!..

      Вот уж чего никогда не мог предположить, так это того, что мне придется когда-нибудь Серегу утешать. Все-таки на моем беспросветном фоне он всегда был в значительно более выигрышном положении. Собственно, и к неудачникам я его, если честно, с некоторым натягом относил. Так, скорее, за компанию.

      – Перестань, Серега, ты же прекрасно знаешь, что все зависит только от тебя. Выберешь время – и не такое напишешь.

      – Думаешь? – Серега обеими руками ухватился за мою соломинку.

      – Уверен, – не моргнул я глазом.

      Серега немного помолчал, а потом махнул рукой:

      – Да ладно тебе, Сапрыкин. Оно, конечно, хотелось бы в живые классики попасть, а, с другой стороны, ведь все давно написано до нас. Лев Толстой, Достоевский, Чехов и прочие в свое время изрядно потрудились. А мы-то куда намылились? Со свиным рылом в калашный ряд.

      Очередной резкий поворот в Серегином настроении меня снова озадачил, но скоро выяснилось, куда он клонит.

      – И какой отсюда вывод? – торжественно провозгласил Серега. – А такой, что писать надо исключительно ради денег. Тем более что тот же Достоевский именно так и делал. Поэтому настоящий писатель ничем не должен гнушаться. И ты, Сапрыкин, не должен гнушаться описания любовных сцен! А то, что получается? У нашего читателя нет выбора: либо чтиво, либо что-нибудь интеллектуальное без сюжета. Мы, писатели, не даем людям катарсиса. А человек создан для катарсиса, как птица для полета! Так выпьем же за это!

      Серега поднял свою рюмку, я, совершенно ошарашенный его красноречием, – тоже. Мы молча выпили и молча же закусили. Я все еще жевал, когда Серега поинтересовался у меня самым задушевным тоном:

      – Так ты говоришь, у тебя с любовными сценами проблемы?

      Я поперхнулся.

      – Может, это потому, что у тебя давно практики не было?

      Я закашлялся.

      – Ну, я имею в виду такой, чтобы не просто так, а с чувствами.

      – Ты