Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь (сборник). Рафаэль Сабатини

сказал Просперо.

      – Ха! – Толстые губы Филиппино разомкнулись в усмешке, обнажив зубы. Он погладил свою жидкую бородку. – И ты еще говоришь о стыде, жалкий дезертир?

      – Я говорю о бесстыдстве. Это вам ближе. Глядя на Драгут-рейса и меня за одним веслом, вы, возможно, вспоминаете, как я спас доброе имя господина Андреа при Гойалатте. За это вы можете назвать меня глупцом, и я соглашусь с вами. Видите ли, я был молод и еще не знал жизни. Я верил в благородство и благодарность, в честь, достоинство и другие качества, которые так и остались вам неведомы.

      Филиппино резко повернулся к стоящему позади него надсмотрщику.

      – Дай мне плетку, – сказал он.

      Но теперь вмешался Ломеллино, смотревший на происходящее с той же тревогой, с какой взирал на надсмотрщика, приковывавшего Просперо к скамье. Может быть, в нем заговорила честь. Или, зная, как обстоят дела в Генуе, он опасался заката звезды Дориа, могущего повлечь за собой падение Фрегозо и возвращение к власти Адорно. И плохо пришлось бы тем, кто издевался над Просперо в час его поражения. Как бы то ни было, он предостерегающе поднял руку.

      – Что вы собираетесь делать?

      – Что я собираюсь делать? Вот возьму плетку, и увидишь!

      Ломеллино дал надсмотрщику знак отойти. Его узкое лицо приняло решительное выражение.

      – Просперо Адорно сдался в плен мне. Хватит того, что вы украли мой выкуп. Но пока он еще мой пленник. Я пошел вам навстречу, дав приковать его к веслу. С нас обоих довольно и этого срама.

      – Никколо! – Филиппино был вне себя от ярости. – Ты слышал, что сказала мне эта собака?

      – И что ты сказал ему… Да, я слышал.

      Еще секунду Филиппино кипел от гнева, а затем рассмеялся, чтобы скрыть замешательство.

      – Как будто то, что он твой пленник, дает тебе право спорить с моим господином Андреа! Но послушай, друг мой… – Филиппино взял Ломеллино за рукав и повел прочь, словно забыв о Просперо. На палубе они на некоторое время задержались, о чем-то серьезно беседуя. Затем Филиппино сошел в шлюпку и отправился на свой корабль.

      – Да загадят собаки его могилу! – благочестиво помолился Драгут, не обращая внимания, слышат ли его. – Как и могилу великого Андреа, обрекшего меня на этот ад. – Он посмотрел на Просперо и усмехнулся, сверкнув зубами. – Племянничек отомстил вам за меня лучше, чем он думает. Если бы Аллах дал знать о том, что он мне уготовил, я бы предпочел плену смерть в схватке на палубе. Вы, полагаю, хотели бы того же.

      Просперо покачал головой. На его губах играла улыбка, но взгляд был отрешенным и устремленным в себя.

      – Ах, нет, – сказал он, – мне жизнь необходима. Есть три вещи, которые я должен сделать, прежде чем умру.

      – Вы сделаете их, если вам предначертано. Но мертвому все равно, сделает он что-нибудь или не сделает.

      – Мне – да, но другим не все равно.

      – Вы сделаете