Мечтатели не предают. Сашаа

при переезде, клеили стикеры поверх граффити в Бруклине, раздавали флаеры, драили полы… мы брались за все подряд, чтобы выжить. Помню, 18 часов мыли ворованные тачки в убогом гараже. Я выходила курить и глядела в бесконечные огни. Америка. Она ждала нас. Скоро-скоро, а пока нас выставили в темноту и не заплатили и доллара.

      – Разве это беда? А _____, не грусти. Это же на время. Ненавсегда, – говорила я.

      И мы забирали чемоданы и возвращались в комнату в хостеле, в которой спали еще 12 таких же ловцов удачи.

      Шепот перед сном: «Ты со мной?» Что ответить? Я в Америке, за окном гудит Манхэттен, а рядом качаются лукаво-зеленые, небрежно-беспечные глаза.

      Лето в разгаре. Терять нечего. Мы помчали в Оушн-сити. Там жил мой приятель, с которым мы когда-то приехали играть песни о просветлении и исцелении. Он, как и я, разуверился и сбежал, а теперь работал в парке развлечений.

      И славное же было время! Дом в двух шагах от океана. Первые деньги. Совершили все беспечные глупости, прогуляли все теплые ночи, накупили все ненужные вещи… Ради этого мы здесь. Это и есть Америка. Зачем прекращать такое лето?

      Быстро решила – остаемся. Приятель сказал, что у него есть знакомый юрист, который поможет с документами. Помнишь – в то лето родители продали квартиру Ба? Она завещала половину мне. Папа перевел деньги. Я добавила все, что заработала за лето. А ____ тоже.

      А приятель, конечно, не дурак. Он обрел веру в деньги и исчез вместе с ними. Сезон завершился. Кто-то бросил во дворе старую «Хонду» – единственную награду от прошедшего лета.

      Было все и пропало. Пришла осень.

      Кливленд. Питтсбург. Чикаго. Сандаски.

      И заклинание «это была твоя идея» превратилось в «это все из-за тебя». Ладонь – в кулак. Поцелуи – в ссадины и синяки. Автомастерская, заправка, склад, мойка. Финал один и тот же: ночь, наспех собранный чемодан, удары, увечья, удушье, и мы бежим прочь из города. Это моя вина, знаю-знаю. Ты не бросай меня, брат. Больше некому. Или никому… Господи, я забываю язык.

      Белое знамя искало флагшток, чтобы взреять над окопом. Я набивался в друзья к колумбийцам, венесуэльцам, туркам, корейцам, японцам, китайцам, полякам. Они же после занятий спешат на работу, думаю. Быть может, кто-то сведет, представит, подскажет. Мы же заодно, нет? Трогательная, как приступ астмы, иллюзия.

      – Друг мой, рад помочь, но в нашем ресторане только китайцы.

      – Испанский? А, не знаешь. Тогда вряд ли.

      – Вообще, владелец нанимает поляков. Я дам знать, если что-то изменилось.

      Я завладел ключом ко всем замка́м и за́мкам одиночества. В какую бы дверь я ни звонил и ни колотил, она отворялась будто бы сама, но за нею гуляло эхо – участливого, но все же умолчания. Тебе здесь не место, бездельник.

      Я забил на уроки и вернулся в каморку пораньше. Миссис Вудхэд стояла у окна. Она приподняла брови и сказала:

      – Вы не находите, что оставлять окно открытым – не самый лучший выбор, не правда ли?

      – Я просто забыл. Ночью так душно, понимаете.

      – Весьма досадные обстоятельства. Впредь я попрошу вас быть бдительнее. И поберегите книгу – кажется, ее ценность не в том, чтобы служить подпоркой.

      Я забурился