Вальпургиева ночь. Густав Майринк

как бы обозначавшей самую кромку мира, из мглистых глубин вставало небо – беззвездная бездна разинула свою необозримую черную пасть.

      По движению теней Поликсена пыталась угадать, о чем говорят в людской.

      Пустая затея.

      «Интересно, спит ли сейчас Оттокар?»

      Мягким и нежным облаком ее охватило томление. Но через секунду-другую облако уплыло. Она и Оттокар грезили по-разному. Ее видения отличались обжигающим жаром и буйством красок. Просто теплые чувства быстро ускользали. Она не была даже уверена, что ее влечение к нему можно назвать любовью.

      Что было бы, если бы им пришлось разлучиться? Она не раз задавалась этим вопросом, но никогда не находила ответа. Это были столь же напрасные усилия, как и попытки по игре теней угадать, о чем говорили слуги.

      Собственная душа казалась ей непостижимой пустотой, непроницаемой и самодовлеющей, как эта тьма за окном. Даже при мысли о том, что Оттокар может вот-вот умереть, она не испытывала душевной боли… Поликсена знала о его неизлечимом недуге, о том, что жизнь Оттокара висит на волоске… Он сам говорил ей об этом, но она как бы не услышала его, будто Оттокар обращался не к ней, а к какому-то портрету – Поликсена повернулась к стене, – да вот к этому самому портрету покойной графини.

      Она отвела взгляд от полотна, взяла свечу и двинулась вдоль портретов. Застывший парад мертвецов.

      Все они были для нее немы и глухи. «Если бы они сейчас предстали передо мной живыми, это были бы совершенно чужие мне люди; у нас нет ничего общего. Они давно истлели в своих гробах».

      Ее взгляд скользнул по белой накрахмаленной постели.

      «Лечь и уснуть? – Поликсена похолодела при этой мысли. – Я же могу не проснуться». Вспомнилось неподвижное лицо спящего дяди с бескровными, восковыми веками. «Сон – это страшный провал, может быть, пострашнее смерти».

      Ее била дрожь. Еще ни разу в жизни она столь явственно не ощущала вероятности такого жуткого исхода, когда сон без сновидений может перейти в смерть сознания.

      На Поликсену напал панический страх. «Господи, чего же я жду?! Прочь! Подальше отсюда, из этого склепа!.. Паж, там, на стене, такой юный и уже труп, ни кровинки в лице!.. Волосы рассыпаны по изголовью гроба, они давно выпали, обнажив гладкий череп с оскалом жуткой улыбки… Истлевшие в гробнице старики и старухи… Не ложиться же рядом с ними!»

      Поликсена с облегчением вздохнула, когда внизу хлопнула дверь и по гравию зашуршали чьи-то шаги. Услышав приглушенные голоса слуг, которые прощались друг с другом, она задула свечу и тихо открыла окно.

      Русский кучер остановился у решетки ворот и начал, не торопясь, рыться в карманах, видимо в поисках спичек. Только когда все разошлись, он закурил сигарету.

      Очевидно, русский кого-то ждал. Поликсена поняла это по его маневру: когда из дома послышался шум, кучер отступил в тень, а как только все стихло, замаячил вновь, что-то высматривая на улице сквозь прутья решетки.

      Наконец к нему присоединился молодой чешский лакей с осовелым взглядом.

      Он, вероятно,