Вальпургиева ночь. Густав Майринк

вдруг Поликсена услышала знакомое имя – Оттокар Вондрейц, да, она не ошиблась, и это было подобно удару током.

      Она непроизвольно подалась вперед, силясь понять, о чем именно идет речь.

      Русский заметил ее порыв и быстро подал своим собеседникам знак, после чего они с непринужденным видом потянулись к столу.

      «Что у них на уме? – размышляла Поликсена; она инстинктивно угадывала: вся эта сходка каким-то образом направлена против ее касты. – Если бы их сбило в кучу просто недовольство жалованьем, они не были бы так взбудоражены».

      Больше всего ее тревожило то, что они упомянули Оттокара. «Неужели им что-то известно?» Поликсена всеми силами отгоняла эту мысль и успокаивала себя: «Трусливые холопы! Что мне до них? Пусть себе думают что хотят. Буду делать все, что угодно мне. Без оглядки на сброд».

      И однако она всмотрелась в лицо Божены. Ей было точно известно, что Оттокар раньше путался с этой бабенкой, но Поликсену это нисколько не волновало. Она слишком горда, чтобы снизойти до ревности к кухонной девке. «Нет, лицо Божены не выражает ничего, кроме спокойной и глуповатой радости. Значит, имя Оттокара было произнесено в какой-то иной связи».

      Сверкавшие ненавистью глаза русского кучера убеждали ее в том, что речь идет о вещах более серьезных, чем личные отношения.

      Ей вспомнился разговор, который она несколько дней назад случайно услышала в одном магазине. Судачили о том, что внизу, в Праге, затеваются обычные политические безобразия. Чернь опять готовит какие-то «манифестации», то бишь битье окон или иные «демократические» буйства.

      Она облегченно вздохнула. Если дело только в этом, можно не волноваться. Подумаешь, восстание в Праге.

      До сих пор бунтующая толпа не переходила моста и не совалась в Градчаны. Эта многоголовая бестия не осмеливалась приближаться к аристократии.

      Поликсена холодно и с насмешкой встретила взгляд русского.

      И все же ей стало немного не по себе – настолько ясно читалась в нем непримиримая злоба.

      И нельзя назвать страхом то, что, скорее, щекотало нервы, бросало в сладостно-жутковатый озноб при мысли о том дне, когда могут хлынуть потоки крови… «Грунтовые воды» – это выражение вдруг вклинилось в строй ее мыслей. Казалось, его выкрикнул какой-то голос из глубины ее существа. «При чем тут грунтовые воды? Как это связано с вещами, о которых я думала?» Она даже не знала в точности, что это такое – грунтовые воды. Наверное, то, что до поры дремлет в земле, а потом взбухает, поднимается, затопляет подвалы, подмывает стены, сносит старые дома. Такая вот, вероятно, напасть.

      И это смутное бессознательное представление переросло в картину: кровь, хлынувшая сквозь поры земли, море крови, затопившее все вокруг, багровые потоки, хлещущие из решеток каналов; улицы, подобные красным рекам, которые несли свои волны вниз, в сторону Влтавы.

      «Кровь – это и есть грунтовые воды Праги».

      Поликсена была просто оглушена этой мыслью. Перед глазами клубился красный туман, она видела,