Книжная лавка. Крейг Маклей

нам, что Ван Гог не рассуждал, как вы. Или Моцарт. Или Фрэнк Ллойд Райт. Или Бергман. А иначе весь мир был бы похож на Восточный Берлин до падения Стены.

      Понимаю, что зря сотрясаю воздух, но не могу удержаться. У подобных типов к искусству стойкий иммунитет. Можно привязать его к стулу, как Малькольма Макдауэлла в «Заводном апельсине», и заставить слушать Девятую симфонию Бетховена или смотреть «Земляничную поляну», но единственная реакция, какой добьешься, – его будет от всего этого тошнить. Вот он, типичный заводной апельсин.

      – Да бросьте, – отвечает Гровер. – Просто это все деньги приносит, а то давно бы уже забыли.

      Начинаю злиться. Хотя не следовало бы.

      – Ах вот как? И в какую же сумму в долларах вы оцените «Седьмую печать»? А «Гамлета»? А «Любовь во время холеры»? Или Девятую симфонию? Как определите их вклад в культуру в денежном выражении?

      Гровер только отмахивается, забрызгав соусом груди и пулемет девицы на футболке.

      – Да я про сегодня говорю, а не про сто лет назад. Вы, интеллигенты, вечно выпендриваетесь, думаете, главнее всех. А знаете, что на самом деле важно? Мосты. Туннели. Электричество всякое. Радио. Без всего этого общества не бывает. Можно жить без Бетховена? Еще как. Уже лет восемьсот без него обходятся, и ничего.

      Поворачиваюсь к Леа:

      – Потрясающе! И как же вы отыскали этого человека эпохи Возрождения?

      Леа вздыхает и отставляет пинту. Такое чувство, будто принес ее из эпического странствия в духе «Властелина колец», а теперь мой дар попросту выплеснули на пол.

      – Познакомились в университете. Хотите верьте, хотите нет, но я когда-то изучала программирование.

      – Хреновый из тебя был программист, – бурчит Гровер.

      – Что правда, то правда, – соглашается Леа. – Вылетела бы после первого же семестра. Спасибо, Гровер выручил. У меня было хорошо с математикой, вот родители и твердили, чтобы поступала туда. Ну, я и поступила. Глупая была идея. Только зря год потратила.

      Беру пинту. Чем дольше гляжу на этого Уитстона, тем больше прихожу к выводу, что, если Бог все-таки есть, Он, видно, любитель шуточек в садистском стиле. Хорошо, хоть «Крепкого Джека» не лишил.

      – А потом что делали? – спросил я.

      – Университет бросила. Поступила в театр импровизаций. Но ничего из этого не вышло. Мне надо заранее знать, что говорить, тогда я могу подготовиться и все сделать правильно. А эти импровизации – русская рулетка какая-то. Потом играла в двух маленьких труппах, и вот там мне понравилось. Только что с гастролей вернулась, пока работы нет. Правда, скоро у меня прослушивание для рекламы!

      Гровер фыркает:

      – Хороша работа – сумки для сэндвичей рекламировать.

      Безумно хочется ему врезать, но ограничиваюсь убийственным взглядом. Если бы глазами можно было обжигать, с него бы уже кожа слезла. Поднимаю кружку.

      – Поздравляю! За успешное прослушивание!

      Остальные радостно присоединяются. Леа застенчиво улыбается и повторяет: «За успешное прослушивание».

      О боже! Боюсь,