Держава. Валерий Аркадьевич Кормилицын

успел Сидоров выдернуть изо рта, вернее, из пасти немецко-австрийского шпиона ношенную нижним чином казённую вещь, как пленный охламон диким голосом завопил на чистом русском языке, приукрашенном в некоторых местах цветистыми народными оборотами уроженца Тамбовской губернии всякие поклёпы, посвящённые бравому фельдфебелю Павловского полка, пытаясь при этом, видно для усиления эффекта, ещё и плюнуть в него.

      – Гад купоросный! – на выдохе закончил обличение более-менее благожелательной, в сравнении с другими, фразой. – Все рёбра в организме повредил локтём своим окаянным. Вашбродь, фуражир я из соседнего с вами полка Стрелков Императорской Фамилии. Кричал им об этом, да куды…

      – А чего каска у тебя германская? – несколько стушевался Сидоров.

      – А того! На молочного поросёнка взял обменять. В бою, между прочим, добыта, а не лихоимством, как некоторые поступают. Вашбродь, велите развязать руки.

      – Развяжите его, – велел Рубанов, потеряв к пленному интерес. – Отпустите бедолагу на свободу, а я к Махлаю поднимусь, гляну, что за пушки ему привиделись. Новогодняя ночь впереди. Кругом шпионы, пушки и самолёты, – набросив шинель и кивнув вестовому, чтоб топал за ним, выбрался из блиндажа на свежий воздух.

      – Снег пошёл, – радостно воскликнул Федот. – Ну, прям, как у нас в Рубановке, – повысил настроение командиру.

      Махлай уже ждал их на «Миллионной улице».

      – Четыре пушки и кучу зарядных ящиков на середину пригорка подняли, – указал за спину большим пальцем. – А то достали уже фрицы своими траншейными пушками. Того и гляди в блиндаж попадут.

      Поднявшись по ходу сообщения на вершину, скользя по выпавшему снегу стали спускаться к расположившейся на куцей отлогой площадке артиллерии.

      Заметив офицера, к Рубанову не спеша, с чувством собственного достоинства, приблизился артиллерийский начальник и, поднеся ладонь к папахе, доложил:

      – Господин полковник, командир полубатареи, штабс-капитан Глебов, – представился он.

      «Глазастый какой, даже погон в полумраке сумел разглядеть, – протянул руку богу войны Аким, неожиданно вспомнив «герцога» Игнатьева. – И такой же важный», – благодушно улыбнулся офицеру.

      –…Приказано расположиться на высоте «триста двадцать», дабы вести огонь на поражение по врагу, – ответно улыбнулся полковнику артиллерист.

      – Обустраивайтесь, господин штабс-капитан, – оглядел запыхавшихся от подъёма орудий солдат в расстегнутых шинелях и сдвинутых на затылки с потных лбов папахах. Парившие на лёгком морозце лошади тяжело дышали, обеспокоенно встряхивая головами и фыркая. – С наступающим вас… Не германцем, а Новым годом, – пошутил Рубанов.

      – И вас также. Милости прошу в двенадцать ноль-ноль, – козырнул полковнику офицер.

      – Благодарю за приглашение, а там как карта ляжет… На войне ничего нельзя обещать.

      За час до Нового года, ещё раз обойдя посты и полюбовавшись открыткой «Зимний путь», что подарил