Держава. Валерий Аркадьевич Кормилицын

плёвенькая… Длиной полторы сотни вёрст всего, но местами глубокая, знающие люди говорят. И протекает по болотистой местности, разветвляясь в рукава, количество коих до дюжины доходит, отчего и получила название – Стоход.

      – Ну ты, Петро, географ, – похвалил унтера Ляховский. – Не в рукавах самая плохая штука, а в том, – обратился уже к своему начальнику, – что на этих болотистых местах артиллерию трудно сосредоточить, тем более, тащить её за собой. Выяснилось – наступать по фронту гвардия может лишь десятью ротами, остальная масса пойдёт колонной в затылок этим ротам. Шаг в сторону – болото или один из речных рукавов.

      – Кирдык, в переводе с немецкого, – просветил офицеров Егоров, подняв их настроение. – Звонит кто-то, – прислонил к уху телефонную трубку. – Да. Так точно. Сейчас позову. Вашвышбродь, – обратился к Рубанову, – господин полковник Гороховодатсковский к телефону зовут, – протянул трубку начальству.

      – Здравия желаю, друг мой ананасный. Чего? Да откуда у бабушки… лишние доски? – после некоторой паузы почти довёл до логического завершения свою мысль Рубанов. – А если бы они у неё были, те предметы, – продолжил диалог с командиром 2-го батальона, – она была бы – дедушкой… Доски просит, – положил на рычаг трубку Аким, – для преодоления колючей проволоки. Чует, что артиллерия всю её не порвёт. И вязанки хвороста к ним в придачу выпрашивает, для заваливания болотистых мест.

      – Сами ничего раздобыть не могут, – осудил 2-й батальон Ляховский.

      – Даже неваляшек, – закруглил последний фрагмент мысли Рубанов.

      В ночь перед атакой Акиму неожиданно приснился Гришка Зерендорф. Живой и невредимый. Он внимательно глядел на товарища и жалостливо качал головой.

      Разбудил Рубанова громкий звук разорвавшегося неподалёку снаряда.

      «Взрыв расколол утро как красивую хрустальную вазу… Вот чёрт, – быстро собирался он, поспешно застёгивая пуговицы гимнастёрки и перепоясываясь портупеей. – Декадентство какое в голову лезет», – забыв про сон, выбрался из блиндажа наверх, услышав на этот раз гул русских батарей, открывших огонь по противнику.

      – Доброе утро, ваше преподобие, или вашпрепдоб, по Егорову,– поздоровался с хмурым отцом Захарием. – Чем раздражены, ваше преосвященство? Этуали всю ночь снились?

      – Да тьфу на ваши домыслы, неразумный сын мой, – несколько взбодрился священник. – Я привык уже к вашему юмору в момент смертельной опасности. Многих к вечеру отпевать предстоит… От этого и грущу.

      – Пути Господни неисповедимы, – перекрестился Рубанов. – Где санитары? – увидел Ляховского. – Скажи им, если найдёшь, конечно, пусть сразу за наступающей цепью следуют, дабы вовремя помощь оказать или из боя вынести.

      – Санитары-ы! – с огромной долей сарказма произнёс отец Захарий. – Да они только матом и зелёнкой лечат… Спирт вечно проливается… Или очень шальная, по их версии – безумная пуля, флягу с лекарством пробивает.

      – Мат бодрит раненого бойца, а зелёнка вносит успокоение