Воскресший гарнизон. Богдан Сушинский

образом особый аристократизм их отношений, и он сразу же принял условия этой салонной игры. Тем более что это было нетрудно: в любом случае он не решился бы обращаться к Софье на «ты», слишком уж салонной и вычурной казалась она вчерашнему сельскому парню. Слишком чужой и салонной – даже во время таких вот подлунных эротических экзальтаций, которым они сначала предавались в саду Софьиной усадьбы, а сегодня, перенеся свои «интимные познания друг друга» на берег моря, решились сделать их еще более романтичными.

      «Отныне для вас должны существовать только две святости: ваша Женщина и ваше Искусство. И всегда помните, что ваша женщина способна оградить вас от презренного мира бездарей, а ваше искусство способно вознести вас на вершину славы и благополучия».

      Предаваясь греховной любви и не менее греховным планам, эти двое с одинаковой иронией относились и к божьим заповедям христианской семинарии, и к безбожным устремлениям коммунистической власти.

      «Обо мне многое говорят и всякое думают, однако лично меня это не смущает, – эти слова Жерницкая произносит уже не на берегу моря, однако теперь в сознании Отшельника все разговоры с этой женщиной слились в один возвышенно чувственный монолог.. – Как я уже говорила: я давно поняла, что создана Природой с совершенно четким предназначением: стать любимой, «вдохновенной» женщиной Великого Мастера. Оставалось только найти этого самого Мастера. Или, точнее, человека, готового к тому, чтобы из него можно было слепить, создать, сотворить… этого самого Мастера. Достойного такого перевоплощения».

      18

      …Сквозь листву и гроздья сирени просачивались лучи жаркого солнца, а за двухметровой высоты каменной оградой грохотал морской прибой. Это был ими же сотворенный Эдем, в котором не нашлось бы места ни для кого другого. Во всяком случае, Оресту хотелось в это верить, что никому другому.

      «Вот увидите, Огест, – чем больше волновалась, тем страстнее гаркавила Софи Жерницкая, – чтобы помочь вам стать гением, я не остановлюсь ни перед чем: ни перед финансовыми затратами, ни перед запретами морали».

      «Трудно поверить, что слышу это из ваших уст, Софи, – Жерницкая любила, чтобы к ней обращались именно так: «Софи». – Ректору семинарии известны ваши взгляды?»

      «Ректору давно известно много чего такого, чего не следует знать ни вам, ни кому бы то ни было из людей близких к семинарии. В которой, признайтесь, Огест, вы оказались не потому, что стремились постичь тайны Библии, а потому, что надеялись постичь тайны иконописи, в которой без познания тайн библейских сюжетов достичь чего-либо просто невозможно».

      «И когда ректор понял это, он решил свести меня с вами…».

      «Когда я впервые увидела у него написанную вами, Огест, икону, то сразу поняла, что имею дело с настоящим талантом, не зря же я с детства увлекалась живописью, не зря сейчас беру уроки искусствоведения у преподавателей художественного училища, сотрудников картинной галереи и Музея западного и восточного искусства. Это я убедила ректора,