Супервольф. Михаил Ишков

паузы Гюнтер как бы нехотя поинтересовался: – Ты сам как считаешь – это провокация или серьезный разговор?

      Я сразу догадался, что он имел в виду, однако что я мог ответить? Станцевать привязавшийся ко мне фокстрот, отстучать ритм ладонями по столу? Черт возьми, я так и не вспомнил название этой прилипчивой мелодии! В памяти возникло что-то вроде ментального барьера, с которым мне еще не приходилось сталкиваться. Это мешало мне, требовало разгадки. Вот какая мысль пришла мне в голову – может, старый дружище таким странным образом выстраивал самозащиту? Или с помощью этого прилипчивого мотивчика он надеялся подчинить меня, оседлать и помчаться в сторону неведомой мне цели? Неслыханная самонадеянность, и все же – что имел в виду Вилли, рассуждая о том, что мы могли бы отлично работать в паре? Интерес донимал меня. Я упросил Гюнтера, чтобы тот позволил мне присутствовать при разговоре.

      Гюнтер предупредил:

      – Ты берешь на себя большую ответственность, товарищ.

      Мы встретились с Вайскруфтом на пересечении Фридрихштрассе с Унтер-ден-Линден. На этот раз он явился одетым вполне в духе Рот Фронта – в гимнастерке, но без красной звезды на фуражке. Армейские штаны заправлены в сапоги. Когда я передал ему предложение Гюнтера, Вайскруфт на мгновение испытал страх, затем взял себя в руки и коротко кивнул. О гарантиях даже не заикнулся.

      Вилли настоял шагать порознь. Как он выразился, в «целях собственной безопасности». Я уточнил:

      – Твоей?

      – Нет, Вольфи, твоей.

      – Мне бояться нечего, – по-русски ответил я. – Мне ничто не грозит.

      – Пока, – уточнил Вилли. – И я не хотел бы, чтобы это «пока» скоро закончилось.

      Мне было трудно понять, чего они оба – Вилли и Гюнтер – опасались. Я не состоял ни в какой партии, не примыкал ни к какому крылу, не хранил в номере отеля оружие или динамит, не посещал никакие сходки (первомайская демонстрация не в счет – пусть тот, кто не участвовал ни в какой демонстрации, первый бросит в меня камень). Я не принадлежал никому, кроме самого себя и Ханны.

      – Послушай, Вилли, – настоял я. – Благодарен тебе за заботу, но я как-нибудь сам позабочусь о себе. Твоя озабоченность вызывает у меня подозрения, не ведешь ли ты двойную игру?

      – Конечно, веду, но об этом после. Сначала Шуббель, потом исповедь. Ты – слишком ценный экземпляр, Вольфи, чтобы так запросто уступить тебя врагам Германии. Говорят, ты способен читать чужие мысли? Это правда? Когда меня убеждают, что расплодившиеся у нас всевозможные чародеи и провидцы вроде Белого мага умеют улавливать мысли других, я только смеюсь в ответ, но к тебе я всегда относился всерьез. Мы обязательно встретимся и поплачемся друг другу в жилетки. Евреи и русские очень любят жаловаться на жизнь, особенно под рюмку водки. По себе знаю. Иди первым.

      После такого напутствия я не мог отделаться от мысли, что того и гляди из-за какого-нибудь угла на меня набросится белогвардейский террорист, однако погода была теплая, ветреная, как всегда бывает в Берлине в июне, и до