Обеты молчания. Сьюзен Хилл

чувствовала, как хрупкое тело Карин сотрясается от страшных рыданий. Она ничего не говорила. Тут нечего было сказать. Она просто обнимала ее, позволяя выплакать всю усталость и боль, разочарование и страх.

      Это заняло много времени.

      В конце концов Кэт помогла ей дойти до постели, отправила сообщение домой, взяла им обеим чая и вернулась к Карин, которая была такая же белая, как и наволочки на ее высоких подушках, изможденная, но спокойная.

      – Ты связывалась с Майком?

      Рот Карин сжался.

      – Нет, не связывалась.

      – Может быть, он хочет знать?

      – Тогда пусть хочет дальше. Я оставила это позади.

      – Ладно. Это твое дело.

      – Дело в том, что… – Карин с сомнением замолчала. – Я хочу поговорить об этом. О смерти.

      – Со мной?

      – Ты знаешь, что случилось с Джейн Фитцрой?

      Джейн была капелланом в Имоджен Хаузе и священницей в соборе.

      – Нет, но я могу выяснить. Она уехала в монастырь – я взяла адрес, прежде чем улетела в Сидней, – и, если она уже не там, может быть, они знают, куда она отправилась.

      «Саймон может это знать», – подумала она, но вслух не сказала.

      – Мне нравилась Джейн. Мне хотелось бы поговорить с ней.

      – Я сделаю, что смогу.

      – Постараюсь не умереть раньше времени.

      Кэт поднялась.

      – Хочешь, я еще приду повидать тебя?

      – Если сможешь привести Джейн.

      – А если не смогу?

      Карин отвернулась в другую сторону.

      Через минуту, не говоря ни слова и больше не дотрагиваясь до нее, Кэт тихо вышла из комнаты.

      Ее телефон завибрировал, приняв новое сообщение, пока Кэт шла по двору Имоджен Хауза.

      «Чувствую себя паршиво иду спать. Сай здесь злой как собака. Поторопись. xx».

      Семнадцать

      Десять минут седьмого. В этом конце города тихо. Офисы закрыты. Магазины закрыты. И «Севен Эйсес» не откроется до восьми. Масса времени.

      Время идеальное. Рассчитано безупречно.

      Пол старого зернохранилища выглядел ненадежно, но он был там уже дважды, и все оказалось гораздо лучше, чем он ожидал. Он прошелся по балкам и доскам. Проверил. Там явно обитали древоточцы. В воздух поднималась пыль. Но он не проломился под его весом.

      Вечернее солнце согрело его. Там, где летом свили гнездо ласточки, виднелись остатки соломы и белые кляксы. Они находят дыры в крышах. Он поднялся по старой пожарной лестнице с задней стороны здания. Подошвы его кроссовок были густо смазаны полиэтиленовой пеной. Следов не будет.

      Тут пахло деревом, пылью и сухостью. Спереди на временном ограждении висела табличка «НА ПРОДАЖУ. ПОТЕНЦИАЛ РАЗВИТИЯ». И так в половине Лаффертона. Старая фабрика лент. Здания у канала. Старые оружейные склады. Теперь это. Лаффертон менялся. Апартаменты, бутики, современные офисы.

      Он не возражал. Не был сентиментален. И все равно не здесь родился. Даже не близко.

      Он пришел сюда три дня назад, в это же время. Взглянул на пустую улицу.