Доктор гад. Евгения Дербоглав

вертела какую-то белую палку, и Дитр понял, что это раскалённый добела прут, которому всемирщик не даёт терять теплоединицы. Прут не опалял его руки, не обжигал безвозвратно изуродованную кожу, и Ребус всякий раз кичился своей неуязвимостью, проверяя жертв на хрупкость. Повеяло жаром, и Дитр отпрыгнул от раскалённого прута, промелькнувшего прямо перед его лицом. Он сосредоточился, думая, как бы ему охладить железо, но тяжело было одновременно отбиваться и быть не-здесь.

      Треснула другая труба, а за ней и стена очередной топки. Дитр выбежал на открытое пространство, где ни пар, ни угли не могли его достать. Лишь маньяк надвигался на него с зажатым в руке раскалённым прутом.

      – Я не стану уродом, если меня обезобразить, Рофомм, – Дитр напряжённо ухмыльнулся, в очередной раз уклоняясь от обжигающего удара. – Как и ты не был красив даже с красивым лицом. Ты всегда был уродлив. Само твоё рождение было уродливо, – добавил он, подбираясь к болезненной точке.

      И тут маньяк решил ответить:

      – Всякое рождение уродливо, Парцес. Посмотрим же, что родится от тебя. Если родится.

      Дитр на мгновение замер, чуть не пропустив очередной взмах прутом. Виалле в последнее время нездоровилось, неужто она… Неужто он знает?

      И ему стало страшно. Ему стало ненавистней всей прежней его ненависти. «Если родится». Поэтому он не трогал Виаллу: он выжидал. И теперь Дитр знал, чего он выжидал, и ненавидел за троих – и за себя, и за жену, и за то, что растёт внутри неё.

      Воздух всколыхнулся от ненависти тысячами холодных потоков. Вода в котлах обратилась в лёд, угли рассыпались от холода и даже звуки замерли в его немой ярости. Прут в руке Ребуса хрустнул как ветка и упал на землю, крошась остывшими осколками. Что-то телесное, чужое – то, что с хлюпаньем стучало ранее, вдруг замерло – и на площади стало одним дыханием меньше.

      Труп упал на булыжник кулём из чёрного тряпья и длинных конечностей. Дитр потёр руки, которые почему-то замёрзли, плохо понимая, что произошло. Над губой защекотало, и он вытащил платок, вытирая кожу под носом. Платок окрасился кровью – и то была, как он думал, последняя капля крови в деле массового и серийного убийцы Рофомма Ребуса.

* * *

      – Я думал, что так резко седею из-за всплеска всемирной силы, которая остановила сердце твари, – задумчиво произнёс он. – Но, похоже, это потому, что оно сидит во мне. Оно спало – долго, но однажды проснулось. И с тех пор я вижу сны, которые оно посылает мне. С тех пор у меня кошмар наяву.

      Равиле было странно осознавать, как все могло бы быть. Наверное, ужасно жить в мире, который десятилетиями терроризирует всемирно сильный гнилец. Если он убивал людей пачками, наверное, и сама Равила недолго прожила в том времени, откуда взялся Парцес.

      – А я? Я там была? – каким-то высоким голосом произнесла она.

      – Недаром же тень начала с вами общаться. Были, и вы прекрасно себя чувствовали. У вас была отличная интеллектуальная связь с этим чудовищем. Правда, вы были военным врачом, а не душевником.

      – Да