Доктор гад. Евгения Дербоглав

конечно, гулять не тянет, но разве какая-то всемирная непогода помеха душевному теплу? Выпили бы травяной отвар из термоса и рассказали бы друг другу о самых странных случаях из практики – наверняка бывшему следователю из отдела Особой бдительности и душевнику есть что рассказать друг другу. Одного бы Дитр ему не рассказал – о том, каким было его главное дело. Нет, о том, кем был Ребус в своей изначальной, прошлой жизни, он никогда не расскажет этому хрупкому, пронизанному тусклым серебряным светом человеку. Никогда.

      Шеф-душевник почувствовал, как тёплые руки тянут его обратно в разум. Он схватился за них, вцепился, прилип – и ухнул туда, где пока что находился. Молодой мужчина с седыми волосами и красными, как Эдта любит губами, спокойно держал его за плечи, чуть улыбаясь, – как ему никто уже давно не улыбался, как ему было нужно.

      – Лучше б я тоже овдовел, – буркнул он, дёрнув плечами.

      – Чушь не неси, – Парцес убрал руки, перестав улыбаться. – Иди, тебя законник твой ждёт.

      – Ага, – коротко шепнул Рофомм и умчался.

      Он бы тут всю жизнь торчал, но так рассуждая, можно и из материнской утробы никогда не выбраться. Собственно, он и не выбирался – его вырезали, чтобы мать не померла родами. Хотя бы лучше вырезали на пару терцев раньше и выбросили в канализацию – чтобы ему не приходилось сейчас пережёвывать её смерть, терпеть законника с этим завещанием, с этой передачей черепов и ревущей сестрой, с этим всем.

      Сестре он до последнего не рассказывал, зачем вызвал её из Кампуса. Пусть хотя бы лишние два дня побудет не сиротой, а счастливой девочкой. В горе она выглядела ужасно – лицо пошло пятнами, она не стеснялась плакать навзрыд над черепами родителей, поникшие кудри тряслись над широкими острыми плечами. У собравшихся хватило ума не пытаться её успокоить, даже у Эдты, которую первые восемь лет жизни растила мать-южанка, воспитав дуру жрать свою боль и пережёвывать всемирными челюстями. Бывшая жена отца Тейла, законник, и тьма знает зачем взявшийся здесь хирург Дирлис были с севера, а варки считают, что боль по ушедшим во всемир близким должна выходить слезами. Иначе что ты за гражданин, раз не умеешь плакать о тех, кто был рядом? Так Рофомма учила и мать, хотя сама плакать не умела. Не умел и он – потому что был «рал зэрен», бракованным.

      – Пожалуйста, – он подошёл к сестре, – отдай мне черепа. Давай уложим их в ларец.

      Зиромма послушно отдала ему черепа. Материнский был целёхонький, зато отец, вопреки гралейским традициям касательно самоубийства, застрелился, испортив селекционный череп. У Рофомма тоже был револьвер, ему на свадьбу прислал его Барль из Церлоса – у доминионцев было принято дарить мужчинам на свадьбу оружие. Раз отцу можно, то чем Рофомм хуже? Сестра поутихла, когда черепа оказались в деревянном ларце с узорными инкрустациями из серебра. Чмокнув девочку в лоб, он уселся к себе за стол, где за стульчиком для посетителей уже примостился законник, кое-как разложивший бумаги на захламлённой поверхности. Паук, котёнок эцесского