Муравьиный бог: реквием. Александра Николаенко

купаться-то сиротку мояго?

      И он бежал за полотенцем с кругом, боясь, что передумает она или покойник дел наделает, успеет. Не по тропинке добегал от лавочки к калитке дальней, а сразу же нырял в малинные кусты и, пробежав нейтральной полосой, недосягаемый, невидимый с крыльца, топтался за углом тёть-Любиного дома, пока они оканчивали на купанье сбор.

      В канале отражалось небо. Петруша замирал внутри ещё в Анапе купленного папой круга, качаясь на летающих волнах промчавшихся ракет; со свистом ласточки чертили небо, выхватывая серебристых рыбок из воды, чертили в небе самолёты белые мосты, и Сашка, подплывая к кругу, руками разводила их следы в воде.

      С купания встречала всполошённым криком из гнезда ворона, кружа над головой, гоня.

      Она на крик с веранды выходила, распаренная жаром кухонным, крича:

      – Есей! Пришла беда!

      – У-у, баба… – радовался дед.

      Петруша хмуро вешал круг на яблоневый сук и полотенце мокрое туда же.

      – Жаних, трусёнки-то прописькал – сполощи, жанилково застудишь…

      И, деревянный с страха, что услышит Сашка, думал: дура! – и в горнице переодевал в сухое мокрые трусы.

      – Бывали времена, и мы любились… – она вздыхала, мялкой выминая в кáшицу для дедушки обед. – Покойник, помнишь, нет?

      – Да ладно, баба…

      – Што? Любил меня, скажи? любил, ай как любил… направо да налево, посерединке только не имал.

      – Баб? Можно к Василевским?

      – Што?

      – Или уже обедать?

      – Обедать было чась назадь.

      – А что у нас…

      – А што бы ни у нас, у их-то лучше, баба-т знаить. Иди-иди, из титьки волка не вскорми́ть.

      И правда, тётя Люба вкуснее гренки жарила всегда, а молоко когда давала вместе с Сашкой им в беседке, то с пряником каким-нибудь или помажет маслом хлеб, порежет помидор, кружочками положит, посоли́т, то прям как красная икра.

      – И соль бяле́й, и сахар сладче.

      – Мне Сашка обещала продолженье мушкетёров дать…

      – От и иди за продолженьем… продолженье. От яблоньки гнилок за тень не упадёть.

      – Я, баб, потом тогда…

      – Потом сходи, сейчас сходи, иди де юбками засраты. Покойник вон ходил – и ты ходи.

      Он выходил с веранды на ступени, пропрыгав вниз, пропрыгав вверх, и оставался на крыльце.

* * *

      – В Петров солнцеворот, перед гречишной Акулиной, какой за веру во Христа проткнули уши металлическим прутом…

      – Прям голову – да, ба?

      – Нашквось.

      – И что она, жива, что ль, так была?

      – Жива была, но мучилася-то… А после ангел к ей слетел и исцелил от мук; потом, как ангел исцелил, её казнили… Ты посмотри… проклятое тварьё!.. Лятять, поганые, лятять, кому ты, божи, столько ро́дишь их?!

      Июню под конец, когда совсем дуреют с жару мухи, гудят в саду, в дому, как будто дом сейчас взлетит, упал с гнезда и прямо в бочку воронёнок. Петруша в бочку заглянул проверить своего жука, какому крылья оторвал, чтоб посмотреть, чего он будет делать, а в бочке