Любовь до гроба. Алинда Ивлева

юся парочку. Сухенькая колченогая Венера и одноглазый, кособокий Демир. Кто кого за руку ведёт непонятно. Их фигуры издалека походили на дряхлую лиственницу, у которой нижние ветки жёлтые, отмершие, а душа ещё молодая, зелёная, тянет оставшиеся, не осыпавшиеся, иголочки вверх, к свету.

      – Горька! Ох, как горька! – чернявый бугай с проседью в бороде в конце стола встал, поднимая стопку. Гости оживились. Гармонист чуть дрогнул, рванул меха, растянул до предела бритвой по сердцу, да так, что все псы в округе подхватили мелодию. Разноголосье затянуло:

      «Каким ты бы-ы-ыл, таким и остался....».

      – А Венерка – то наша, как молодка, зарделась, а стать все та же, муж, что гриб скукожился, а она стоит – осинкою, – выкрикнула Тамарка, скинув цветастый платок с плеч, и пошла по кругу, завлекая гостей в танец.

      – Выпьем за молодых, выпьем, выпьем, – друзья и родные дружно чокнулись и выпили горькую:

      – Долгих лет! Будьте здоровы! – Сегодня даже из газеты приехали!

      – А Демирка говаривал, что расскажет, если дотянут до Благодатной–то, как познакомились!

      ⠀ Баба Венера провела рукой по редким, седым с рыжиной, волосам так, будто до сих пор копною красовались локоны. Глянула на старшую дочь. Та подлетела, ловко приобняла старушку. Осела в её объятиях когда–то статная красавица Венера и поковыляла в дом. Следом, вцепившись в дочернюю руку, по другую сторону поплелся низенький дед, припадая на изношенных ногах, старый Даёшь Миру Революцию. С чёрной повязкой на глазу.

      – Гостюшки дорогие, молодым отдохнуть надо бы, а вы гуляйте. Журналистку не обижайте!

      Молодая корреспондентка районной газеты нагнала супругов.

      – Венера Степановна, вы обещали, я с утра приду! Ваша жизнь – пример молодёжи!

      – До утра ещё дожить надобно, да и не Венера я, Тоська я, обыкновенная Тоська, – прошелестела старушка, не оборачиваясь.

      – Мамочка, ты таблетку приняла? Опять ум за разум заходит, какая ты Тоська? – Венера только переступила порог своего дома, скукожилась. Превратившись в чайную розу, что завяла ещё в прошлом веке между страниц стихов Ахматовой. В книжонке ручного переплёта с полки возле кровати Венеры.

      – Завтра всех собери! Отцов пиджак найди с медалями и моё платье из крепдешину, с парчовою оторочкою по рукаву и жабо, – Венера доковыляла без помощи дочери к кровати, припадая на ногу, которая заметно короче. Не успела Лариса ответить, перед её носом закрылась ситцевая шторка из цветных лоскутов. Разговор окончен.

      – Папа, вы – то куда? Уже стемнело! – метнулась вслед старику, юркнувшему из дома.

      – Матери мяты вечерней, она с нею спит как дитя.

      – Помогу, – Лариса, придерживая отца под локоть, повела к грядкам.

      – Без тебя до сих справлялся, иди к остальным, не перечь, – дочь, пенсионерка Лариса Демировна, опустив плечи, послушно ушла к гостям.

      В вечерней прохладе стрекотали цикады, по небу пронеслась колесница Царицы Ночи, разбрасывая мерцающие звезды, наполняя луну жемчугами и серебром. Пахнуло с полей ночной прохладой, дымком березовым с соседской бани, донеслась из–за дома нестройная разноголосая, но до чего ж душевная "Шумел камыш, деревья-я-я гнулись…".

      – О, Ларочка, давай, запевай с нами, твои-то все разъехались, мы тебе поможем прибрать. Пусть "молодые" отдыхают, – хихикнула соседка, баба Люся.

      – Да, управлюсь, завтра мама сказала всех собрать. Все мои в санаторий поехали? Надо бы позвонить. Не приедут, взбучку устроит всем. Как была, так и осталась командиршей. Если б не ноги, так бы и жила со своими свиньями.

      – Будет тебе на мать обижаться. Хорошие люди из вас получились. Тринадцать ртов подняла. Отец-то твой, ты уж прости, какой из него помощник, эх, – ровесница Венеры, баба Люся восьмидесяти двух лет, крепкая шустрая старуха, похлопала Ларису по руке. – Не хорошо, почитать надобно мать и отца. Если б ты только знала, чего они пережили....

      – Да, мать спросила когда выпускной, я была на втором курсе, не знаю чего они там пережили, а я не забуду как обноски носила и в ледяной воде белье стирала, когда она свиней своих от падучки спасала, лечила и в попу целовала.

      – Да, если б не мать и в живых бы тебя не было, и тут бы не стояла, не умничала теперь. Злой твой язык. Я сколько лет прошу подруженьку мою все вам рассказать. Нет же ж, упертая.

      К обеду собрались в узком семейном кругу. Шестнадцать родных и близких людей. Журналистка, начинающий корреспондент газеты «Вечерняя Рязань», наматывала круги вокруг дома. Осоловевшая и потрепанная, будто с третьими петухами встала и пешком из города шла. Что–то бурчала в диктофон, и сама с собой разговаривала. Правнуки Венеры и Демира ненароком мячом пнут акулу пера, и хихикая, прячутся за смородиной.

      – Лизонька, мама зовёт к чаю, готовы все! – Лариса выглянула из окна с резными наличниками.

      – О, разверзлись хляби небесные, – пробубнила сквозь зубы Лиза, разглядев узоры на ставнях. Вспомнилась ей научная работа в институте о символах старославянских на окнах. По низу птички, зверушки – к плодородию. Наверху