Аничкина Иколе. Серия «Приключения Руднева». Евгения Якушина

Рудневу и, когда тот кивнул, смял лист и сжёг в пепельнице.

      – А в случае экстренных обстоятельств? – спросил Дмитрий Николаевич.

      – В таком случае отправьте сообщение через любого полицейского, назвав моё имя, или звоните на этот номер, – Ярцев написал цифры, показал Рудневу и снова сжёг бумагу. – Ещё вопросы, господа?

      Дмитрий Николаевич несколько секунд помолчал, глядя мимо Ярцева, а потом сухо спросил:

      – Вы уверены, ваше превосходительство, что девочка ещё жива?

      – Нет, – резко ответил Алексей Петрович, а после добавил, – Но для политической игры она нужнее живая, и это вселяет надежду.

      Ярцев поднялся, давая понять, что разговор окончен.

      Руднев с Белецким вышли из особняка с белой колоннадой и, кажется, только теперь Дмитрий Николаевич в полной мере ощутил, что он в Петербурге.

      Хотя Руднев никогда бы не променял милую его сердцу Москву на столицу, Санкт-Петербург он любил. Ему нравились в нём отличная от суетливой Москвы степенность, монументальность и размытая приглушённость красок.

      – Пойдем пройдемся, – предложил он Белецкому, и тот без особого энтузиазма согласился.

      Они прошли по небрежной Екатерининского канала до Вознесенского проспекта, перешли Мойку по Синему мосту, обошли гнетущую серую громаду Исаакиевского собора и свернули в Александровский сад, уже блиставший осенним сусальным золотом.

      День выдался яркий и солнечный. Сверкающий шпиль Адмиралтейства силился дотянуться до сентябрьской лазури северного неба. Серебристые струи фонтанов искрились миллионом радужных бликов, а их звенящий шелест нашёптывал фланирующим горожанам и туристам подслушанные под сенью вековых лип секреты множества их предшественников.

      Друзья вышли на Адмиралтейскую набережную и дошли до Дворцового моста.

      – Удивительное место, – проговорил Руднев, остановившись у парапета и глядя на то, как стрелка Васильевского острова разбивает воды Невы на Большую и Малую. – Здесь будто водоворот, в которое время затягивается со всеми своими радостями и горестями. Кажется, что сама вечность в этих течениях растворена. Зачерпнешь пригоршню воды, и вся история Российская от Петра Великого сквозь пальцы пробежит.

      – Я бы не советовал вам, Дмитрий Николаевич, здесь воду черпать, – отозвался Белецкий с брезгливой миной.

      – Ох, Белецкий! Я же метафорически. Неужели тебя этот вид не трогает?

      – Нет. Вы же знаете, что я не люблю Питер.

      – Знаю, но до сих пор понять не могу, чем он тебе не угодил.

      – Да что в нём хорошего? Серость, сырость, меланхолия да простуда.

      – А как же дворцы, парки, проспекты? Ты посмотри, какой здесь простор и масштаб!

      – Я бы сказал, напыщенность и помпезность.

      – Ну, знаешь! Это, в конце концов, столица. Ей парадность положена… Ты лучше посмотри, сколько здесь неба! Я думаю, Петра Алексеевича небо в первую очередь и поразило в этих землях. Море и небо!

      – Море?