Частичка тебя. Мое счастье. Джина Шэй

и беспокойся.

      Я замолкаю и слышу все.

      Свое сердце, что вот-вот захлебнется в предсмертной агонии.

      Его дыхание, каждый вдох которого отдается в моей душе колокольным боем.

      Уйди! Уйди! Уйди!

      Я думала – это навязчивая мысль, оказалось – привязчивый шепот. Слово, которое не сходит с моего языка.

      Пара минут, что он стоит за моей спиной, кажется мучительной вечностью.

      А потом – все-таки хлопает дверь за моей спиной.

      Наконец-то.

      Я бессильно сползаю на кровать, умудряюсь сесть на чашку, приходится её из-под себя вытаскивать.

      – Вот это страсти у вас, – вполголоса комментирует Ирина, – не хочешь поподробнее рассказать, какой он козел?

      Я бессильно болтаю головой. Не сейчас, не сегодня, не в этой жизни.

      Взгляд мажет по полу, цепляется за ярко-зеленое пятно.

      Склоняюсь ближе, тянусь пальцами к нему, понимаю, что пальцы скользят по твердой книжной обложке. Стаскиваю с носа залитые слезами очки, притягивая к носу свою находку.

      “Тяжелый цвет Куртейна. Зеленый”.

      Эту часть… Я еще не читала… И как он догадался?

      Открываю книгу, скольжу по строчкам взглядом.

      Буквы складываются в слова. Слова в спокойствие. Вот так-то лучше…

      Пожалуй, Галина Дмитриевна права.

      К психологу мне все-таки надо.

      4. Ник

      – Проходите, – медсестра открывает мне дверь и уступает дорогу.

      Мама, когда я подхожу, опускает на одеяло планшет.

      Для матери “неприлично взрослого мужчины” она у меня очень современная. Впрочем это не странно, она всегда такой была. Задавала мне с сестрой высокую планку.

      – Коль, я просила же не грузиться, – бурчит мать, – у тебя полно беготни со свадьбой. Алька сегодня уже приезжала. Чего ты носишься через всю Москву к больной старухе?

      Народная примета, если Карина Вадимовна Ольшанская начинает брюзжать, значит, понимает, что её пришли отчитывать. И ведь есть за что.

      – Мне на тебя настучали, – укоризненно замечаю я, – просили напомнить, что в этой клинике не просто так жесткий режим.

      – Всего одна сигарета, – мать прячет глаза, – когда они уже перестанут жаловаться тебе по такой мелочи?

      – Не бывает мелочей после удаления легкого, мама, – терпеливо проговариваю я, – тебе уже стоит принять как данность необходимость смены образа жизни.

      – И когда я успела вырастить такого зануду?

      Я развожу руками. Ответ на этот вопрос мучает мою мать уже тридцать с хвостиком лет.

      Увы, вынимаю руки из карманов, я совершенно зря.

      – А это что? – мать цепко впивается взглядом в левую руку.

      – Ничего.

      – Ну уж нет, сынок, давай показывай.

      А как оживилась-то, почуяв, что и сама может устроить мне выволочку. Глаза аж засверкали. Что ж, объясняться мне все равно сегодня еще придется, можно и порепетировать легенду.

      – Ничего себе! – мать удивленно округляет глаза,