Вечный зов. Анатолий Иванов

тут, – сказала мать.

      Беженцы пугливо зашли в комнату, бестолково топтались на чистом крашеном полу. Старшая из дочерей поглядела в одно окно, в другое, обернулась, полоснула Семена черными, как уголья, глазами и сказала:

      – А меня зовут Ганка. Мы русские, только жили под Винницей, на Украине. А яблоки у вас здесь не растут?

      – Не растут, – ответил Семен и вышел на улицу.

      Потом женщина, которую звали Марья Фирсовна, стала работать на строительстве эвакуированного завода. Семен иногда видел, как она бросала из котлована землю лопатой или месила раствор. Ганка в сентябре пошла в школу, кажется в один класс с Димкой. Но в общем-то, Семен видел всех редко. Домой он возвращался поздно, когда все спали; уходил рано.

      Мать возилась у печки молча. С тех пор как началась война, она стала еще более замкнутой, угрюмой.

      – Мама, что с тобой? Ты какая-то… Болит, может, что? – спросил он однажды.

      – Ничего не болит, – ответила мать недружелюбно.

      Как-то утром, когда Семен, по обыкновению, пошел умываться на Громотушку, он увидел мать у плетня. По другую сторону плетня стоял Макар Кафтанов.

      – А ты меня, Макарка, не пугай, не боюсь я, – грустно и ровно говорила мать. – Мне, может, до того все опостылело, что с радостью смерть приняла бы… Может быть, я тебя даже попрошу об этом…

      – Это как понять? – озадаченно проговорил Макар.

      – А никак тебе не понять. Голова у тебя гнилая потому что. Вор ты несчастный. Как тебе самого-то себя не стыдно?

      – Интересные речи! Был вор, а теперь, может… освобожден законно.

      – Давай садись уж скорей назад. А то, вижу, тоска в глазах… – И, увидев Семена, отошла от плетня.

      Семен ничего не понял из их разговора, но какая-то неясная тревога за мать возросла еще больше.

      Однажды посреди недели, вечером, приехал с поля отец. Громко топая, пошел через кухню, отмахнул дверь в спальню, увидел там чужих людей, постоял секунду-другую.

      – Так, – и стал в кухне сбрасывать пыльную одежду. – Поставили, значит, и к нам?

      – Поставили, значит, – бесстрастно ответила мать.

      – А Кирьяну Анфиска сказывала, будто ты сама их привела.

      – Привела, значит, – тем же тоном проговорила мать.

      – Понятно. Ну, топи баню. Грязный я.

      После бани отец молча выпил на кухне несколько стаканов чая, встал.

      – Ну, я обсох. Тесно у вас. Поехал я. На элеваторе поищу попутку. А этих… жильцов… в кладовку переселите. Семка, ты глины подвези, печь в кладовке сбейте.

      И вышел, тяжело топая в сенцах. Семен спросил у матери:

      – Как насчет кладовки-то? Глины на печь я подвезу…

      – Вези, тесно им семерым в одной комнате, – ответила хмуро мать.

      Семен помедлил, проговорил осторожно:

      – А все-таки, мама, что-то тебя гложет. Может, я помогу чем?

      – Иди-ка ты со своими словами! – зло бросила мать. Но тут же подошла, прижала его голову к своей груди, стала гладить по волосам, как маленького. – Прости меня, Семушка.