Синдром пьяного сердца (сборник). Анатолий Приставкин

«Золотой Дюк», предложило морскую прогулку: на лучшем теплоходе, в море… Едва мы расположились на палубе, озирая зеленый берег и предвкушая легкомысленное путешествие – а там были и Рязанов, и Борис Васильев, и Аркадий Вайнер, – как последовало по радио приглашение в кают-компанию: капитан звал нас на дружеский обед.

      Это было красиво: застолье, моряки со звездами на погонах, кинозвезды и золотое шампанское… Посвященное тоже нам, с этикеткой, где был обозначен фестиваль «Золотой Дюк»…

      Так мы и поплыли, от бокала к бокалу, по волнам чувств и слов…

      Но когда после долгого, чуть утомительного застолья покидали гостеприимных хозяев и вышли, щурясь от солнца, на теплую палубу, мы увидели ту же панораму: голубой залив, и причал, и зеленый берег…

      Но, правда, нам рассказали, что прогулка-то в море была и проплавали мы целых три часа…

      …Я напрягся, озирая застолье, и угадал: рядом с Поленовым по-хозяйски расположился наш ялтинский дружок Ян Вассерман, поэт, гуляка и бузотер. Как бы без него обошлась эта коллективная пьянка! Но как же я запамятовал: ведь и знакомство с Поленовым в Доме творчества, и гульба начались именно с подачи Яна, мимо которого в Крыму случайная птица не пролетит. И в чем-то, я сейчас лишь об этом подумал, вглядываясь в их чуть разгоряченные лица, они между собой поразительно схожи…

      Специальность – еврей (Ян Вассерман).

      Да, теперь я вспомнил: именно эти стихи он начертал у меня на стене, прямо на обоях, где расписывались многие мои друзья.

      В эту б каюту вернуться скорей,

      Ян Вассерман, специальность – еврей!

      Кто-то из общих приятелей добавил: «Меняет национальность на две судимости».

      Ну а каюта возникла потому, что уезжал Ян на Дальний Восток надолго, как потом выяснилось, навсегда, завербовавшись врачом на торговое судно, переживая разлуку с Ялтой и даже с нашей московской квартирой, где он прожил в тепле и довольстве трое суток. Перед этим крымские дружки, коих собралось немало, шумно провожали Яна до Симферополя… Последней точкой в этой прощальной эпопее был привокзальный буфет, в котором потребляли они коньяк и закусывали солеными огурцами. Ничего лучше не нашлось, и кто-то мрачно пошутил:

      – Не в коньяк корм!

      По дороге хором и поодиночке наставляли Яна.

      Друзья говорили:

      – Ян, ты насолил здесь всем. Пора одуматься… Одуматься и начать жизнь, как говорят, сначала.

      Ян слушал, кивал: он искренно мечтал начать жизнь сначала…

      – Жизнь прожить надо так, чтобы… мучительно больно… И умирая… За дело рабочего класса…

      Он не хотел умирать… за это самое дело… Он хотел скорей вернуться в свой Крым… А еще лучше не уезжать из него…

      – Яник, – просили, – тебя ненавидят гэбэшники, горкомовские деятели, обманутые бабы и особенно их обманутые мужья… Попытайся никого там, на новом месте, не раздражать… Мужей тоже.

      Ян соглашался. Он мечтал о жизни, когда отвалит от него вся эта свора, а чужие мужья перестанут его караулить