Донские рассказы. Судьба человека. Они сражались за Родину. Михаил Шолохов

всяких жалостей!.. – Глазами повел строго на сынишку Игнатова. – А этого щенка возьмите от стола, а то я ему, коммунячьему выродку, голову отверну!.. Ишь, смотрит каким волчонком… Вырастет, гаденыш, тоже большевиком будет, как отец!..

X

      На огороде возле Дона полой водой и набухающими почками тополей пахнет. Волны гребенчатые укачивают диких казарок, плетни огорода лижут, обсасывают.

      Сажала картофель Пахомычева старуха, двигалась промеж лунок натужисто. Нагнется, и кровь полыхнет в голову, закружит ее тошно. Постоит и сядет. Молча глядит на черные жилы, спутавшиеся на руках узлом замысловатым. Губами ввалившимися шамшит беззвучно.

      За плетнем Игнатов сынишка в песке играет.

      – Бабуня!

      – Аюшки, внучек?

      – Поглянь-ка, бабуня, чего вода принесла.

      – Чего же она принесла, родимый?

      Встала старая, лопату не спеша воткнула, дверцами скрипнула. На отмели ногами к земле – лошадь дохлая лоснится от воды, наискось живот лопнул, а ветерком вонь падальную наносит.

      Подошла.

      Шею лошадиную мертвые руки человека обняли неотрывно, на левой повод уздечки замотан накрепко, назад голова запрокинута, и волосы на глаза свисли. Глядела, не моргая, как губы, рыбой изъеденные, смеялись, ощеряя мертвый оскал зубов, и упала…

      Космами седыми мотая, на четвереньках в воду сползла, голову черную охватила, мычала:

      – Гри-ша!.. Сы-но-о-ок!..

      ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА № 186

      За самоотверженную и неустанную работу по искоренению большевизма в пределах Верхне-Донского округа сотник Крамсков Михаил производится в подъесаулы и назначается комендантом при Н-ском военно-полевом суде.

      Командующий Северным фронтом:

      Генерал-майор М. Иванов.

      Адъютант (подпись неразборчива).

XI

      Дорога обугленная. Конвойные верхами, и их двое. Подошвы в ранах гнойных. В одном белье, покоробленном от крови. По хуторам, по улицам, унизанным людьми, под перекрестными побоями. На другие сутки вечером – хутор родной. Дон и синеющая грядуха меловых гор, словно скученная отара овец. Нагнулся Пахомыч и клок зеленой пшеницы выдернул, губами задвигал трудно:

      – Угадываешь, Игнат?.. Наша земля… с Гришей пахали…

      Сзади свист плети витой.

      – Без разгово-ров!..

      Молча, головы угнув, по хутору. Ноги свинцовеют. Мимо частокола, мимо хаты саманной. Глянул Пахомыч на двор, ощетинившийся бурьяном махровитым, и грудь потер там, где колом, бóльным и неловким, растопырилось сердце.

      – Батя! Вон мать на гумне…

      – Не видит!..

      Сзади:

      – Молчи, сволочуга!..

      Площадь, поросшая пышатками кучерявыми. Правление. Сходка у крыльца.

      – Здорово, Пахомыч!.. Никак, землю отвоевывать ходил?

      – Он отвоевал уж на кладбище сажень.

      – Наука будет старому кобелю!

      Палец с ногтем выпуклым, как броня черепахи, Пахомыч поднял, выдавил, судорожно переводя дух:

      – Н-но, растаку вашу… Хучь погибнем мы, хучь и добро прахом пойдет, а вам… памятку вложат. Не ваша правда!

      Боком