На берегах Невы. На берегах Сены. На берегах Леты. Ирина Одоевцева

Я не позволяю себе оглянуться. А вдруг он смотрит мне вслед?

      Но на лестнице сразу исчезают моя сдержанность и благовоспитанность. Я перескакиваю через три ступеньки. Я нетерпеливо стучу в дверь – звонки давно не действуют.

      Дверь открывается.

      – Что ты так колотишь? Подождать не можешь? Пожар? Потоп? Что случилось?

      – Случилось! – кричу я. – Случилось! Гумилев! Гумилев…

      – Что случилось с Гумилевым?

      – Гумилев меня проводил! – кричу я в упоенье.

      Но дома меня не понимают.

      – Ну и?..

      Как «ну и…»? Разве это не чудо? Не торжество?

      Я бегу в залу, кружусь волчком по паркету, ношусь взад и вперед большими парадными, «далькрозированными» прыжками, чтобы как-нибудь выразить свой восторг. И вдруг на бегу поджимаю ногу и падаю навзничь. Этому меня тоже научила ритмическая гимнастика. Это совсем не опасно. Но мой отец в отчаянии.

      – Сумасшедшая! Спину сломаешь. Довольно, довольно!.. Успокойся!..

      Но я ничего не слышу. Я в экстазе, в пароксизме радости.

      Такой экстаз, такой пароксизм радости я видела только раз в моей жизни, много лет спустя, в фильме «La ruée vers l’or»[5] – Чаплин от восторга выпускает пух из подушек и, совсем как я когда-то, неистовствует.

      Успокойся!.. Но разве можно успокоиться? И разве можно будет сегодня ночью уснуть? И как далеко до завтра, до послепослезавтра!..

      Но уснуть все же удается. И завтра очень скоро наступает. И в Студии все идет совсем обыкновенно – лекция Чуковского. Лекция Лозинского. И вот уже конец. И надо идти по той самой дороге, где вчера…

      Я нарочно задерживаюсь, чтобы одной возвратиться домой, чтобы все снова пережить. Вот тут, в вестибюле, он сказал: «Нам по дороге», – и распахнул дверь и снял шляпу, пропуская меня, будто я важная дама. До чего он вежлив и церемонен…

      Я иду по тому же тротуару, по которому я вчера шла вместе с Гумилевым, и повторяю: «Из вас выйдет толк…»

      Мне кажется, что Гумилев все еще идет рядом со мной. Как глупо я вела себя вчера. Вряд ли он еще раз захочет проводить меня домой. Но и этого единственного раза и воспоминаний о нем мне хватит надолго. На очень долго.

      – О чем вы так задумались?

      Я подымаю глаза и вижу Гумилева. Он стоит в своем коричневом поношенном пиджаке, в фетровой шляпе, с портфелем под мышкой, прислонившись к стене, так спокойно, будто он у себя дома, а не на улице.

      – Как вы долго не шли. Я жду вас тут уже кусочек вечности.

      – Отчего?.. – спрашиваю я только.

      Но это значит: отчего вы меня ждете? И он понимает.

      – Я возвращался после лекции у красноармейцев. Очень славные красноармейцы. Ведь я вчера сказал вам – до завтра, помните? А я всегда держу слово. Вы в этом убедитесь, когда вы меня лучше узнаете… Вы ведь меня еще совсем не знаете.

      Да, я тогда действительно еще совсем не знала его.

      С этого дня я стала его узнавать – все лучше и лучше. Я все же ни тогда, ни теперь не могу сказать, что знала его совсем, до конца.

      Кто был Гумилев?

      Поэт, путешественник, воин, герой – это его

5

«Золотая лихорадка» (фр.).