На берегах Невы. На берегах Сены. На берегах Леты. Ирина Одоевцева

времени открытия Студии Гумилев уже успел многому научиться и стать более мягким. Разбор стихов уже не представлял собой сплошного «избиения младенцев». Ни Коле Чуковскому, ни Вове Познеру, ни Лунцу не пришлось пережить того, что пережила я.

      Напротив, все для них сошло гладко и легко – как, впрочем, на этот раз и для меня.

      На первой лекции Гумилева мы сами читали свои стихи, и Гумилев высказывал снисходительные суждения.

      Помню стихи, которые читал Коля Чуковский, его милое мальчишеское большеносое лицо, его удивительно чистую белую рубашку с разорванным от плеча рукавом.

      Гумилев очень похвалил его стихи:

                                          Я плохо жил,

                                          Я время лил, как воду —

      и второе, начинавшееся:

                                          То не ангелы, то утки

                                          Над рекой летят.

      – Вполне хорошо и, главное, не банально! – одобрил он важно.

      Очень похвалил он и Вову Познера, хорошенького черноглазого, черноволосого мальчика, даже еще более картавого, чем я.

      Особенно ему понравились стихи Лунца. Впрочем, Лева Лунц не только нравился, но и поражал своей даровитостью – в Студии и в университете. Он уже был студентом.

      В тот день читала и я свой, уже заранее, в «Живом слове», одобренный Гумилевым сонет:

                                 Всегда всему я здесь была чужою,

                                 Уж вечность без меня жила земля,

                                 Народы гибли и цвели поля,

                                 Построили и разорили Трою…

      и так далее.

      Вот это «построили и разорили Трою» и заслужило одобрение Гумилева.

      – Сколько раз говорили о разорении Трои, и никто, кроме вас, не вспомнил, что ее и «построили».

      В тот день читались, конечно, и очень слабые стихи, но Гумилев воздерживался от насмешек и убийственных приговоров, ограничиваясь только кратким: «Спасибо. Следующий», – и отметкой на лежавшем перед ним листке.

      Когда мы все – нас было не больше двадцати – прочли свои стихи, Гумилев объявил, что поделил нас на две группы – для успешности занятий. Я вместе с Чуковским, Познером и Лунцем попала в первую группу.

      Но, забегая вперед, должна сказать, что и в Студии, вначале, как и в «Живом слове», из лекций и практических занятий Гумилева получалось немного.

      Хотя Гумилев победил уже свою застенчивость и сумел отделаться от «бесчеловечной жестокости выносимых им приговоров», но он еще не понимал своей аудитории, недооценивал ее критического отношения и ее умственного развития. Он старался во что бы то ни стало поразить ее воображение и открыть перед ней еще неведомые горизонты. Он не умел найти нужного тона и держался необычайно важно и торжественно.

      И в Студии многие не выдерживали его «учебы». С каждой лекцией у Гумилева становилось все меньше слушателей.

      Но Гумилев,