На берегах Невы. На берегах Сены. На берегах Леты. Ирина Одоевцева

берет меня под руку и спокойно и уверенно убеждает меня:

      – Вам непременно надо ходить на его занятия. Это просто необходимо. Вы многому научитесь у него. Забудьте обиду.

      – Никогда! – упрямо отвечаю я. – Никогда в жизни!

      Но я все же беру листок с рифмами, переписанными ею для меня. И соглашаюсь дать ей написанные мною стихи, с тем чтобы она выдала их за свои.

      Ведь это меня ни к чему не обязывает. Я только проверю себя – могу ли я или не могу исполнить задание. Действительно ли я уже так безнадежно бездарна?

      В тот же вечер я заперлась у себя в комнате и написала стихотворение на данные Гумилевым рифмы:

                                Нет, я не верю, что любовь обман.

                                Из дальних стран китаец косоглазый

                                Привез измены и греха заразы.

                                Позорной страстью дух твой обуян.

                                Но неприступны городские стены.

                                Сны наших жен белее моря пены.

                                Их верность – золото, их честь – гранит.

                                За синими мечети куполами,

                                За городом, за спящими садами,

                                Там, на заре, китаец твой убит.

      Я отдала его моей покровительнице – снова взяв с нее слово, что она выдаст его за свое.

      И стала ждать, ни на что не надеясь.

      А все-таки… Вдруг Гумилев похвалит его? Нет, этого не будет, уверяла я себя.

      Но Гумилев действительно похвалил и даже расхвалил мое стихотворение.

      Рифмы, оказалось, были взяты из его собственного усеченного сонета.

      Гумилев сказал:

      – Этот сонет можно было бы напечатать. Он, право, не хуже моего. Он даже чем-то напоминает пушкинскую «Черную шаль».

      Я слушала и не верила. Гумилев не мог этого сказать. Я стала расспрашивать всех, и все повторяли одно и то же: «Можно напечатать. Похож на „Черную шаль“». Что же это такое? Я недоумевала. Значит, я не бездарна? Значит, моя жизнь еще не кончена?..

      Теперь, когда оглядываюсь назад, мне ясно, что Гумилеву было известно, кто автор сонета, похожего на «Черную шаль», и он, пожалев «рыженькую с бантом», снова «перегнул палку» уже в сторону чрезмерных похвал.

      И все же я не пошла на следующую лекцию Гумилева. Я выдерживала характер. Хотя эта выдержка давалась мне нелегко.

      Я, как тень, металась по коридору мимо класса, где вел занятия Гумилев, и только из остатка самоуважения не подслушивала у дверей.

      И однажды случилось невероятное: Гумилев, окончив занятия, вышел раньше обыкновенного из класса и спустился по лестнице.

      Я, сама не зная почему, стала тихо спускаться за ним. Он, надев свою доху и оленью ушастую шапку, не пошел к двери, а круто повернул прямо на меня. Я, как это бывает во сне, почувствовала, что окаменела и не могу двинуться с места.

      – Почему вы больше не приходите