Покуда я тебя не обрету. Джон Ирвинг

на Форест-Хилл, он достался миссис Оустлер от бывшего мужа; Эмма и мама разбогатели на разводе. В торонтских таблоидах женщин, которые заработали на разводе много денег, поливали ядом, но миссис Оустлер говорила, что этот способ разбогатеть ничуть не хуже любого другого.

      Уже по лифчику можно было предсказать, какова миссис Оустлер на вид – маленькая, невысокого роста, а по Эмминым усикам – что растительность у нее на теле весьма пышная. Усиков не имелось только потому, что мама Эммы регулярно эпилировала верхнюю губу (а то, говорила Эмма, у нее были бы самые настоящие усы!). Иной наблюдатель посоветовал бы ей эпилировать заодно и руки, однако единственной видимой глазу мерой по контролю за волосяным покровом являлась у миссис Оустлер стрижка – очень короткая, как у мальчиков. Женщина она была привлекательная и даже красивая, но Джеку все равно казалось, что она похожа на мужчину.

      – Верно, но на очень привлекательного мужчину, – поправляла сына Алиса.

      Она полагала, что мама Эммы «просто красавица», и говорила, что ей жаль Эмму, мол, та пошла «в отца».

      Джек ни разу не видел Эмминого папу. Каждый раз после зимних каникул Эмма приходила в школу загорелая – отец возил ее то в Мексику, то еще куда-то на юг. В другое время года они не встречались. Еще Эмма проводила один летний месяц в сельском доме на берегу озера Гурон, но там за ней следила или няня, или хозяин дома, папа там появлялся только по выходным. Эмма никогда ничего про него не рассказывала.

      Миссис Оустлер считала, что Эмма «мала еще» эпилировать себе усики на губе; мама и дочь постоянно ссорились по этому поводу.

      – Да их же почти не видно, – говорила мама Эмме, – к тому же в твоем возрасте это не имеет ни малейшего значения.

      Они ссорились и по другим поводам, что естественно для одинокой матери, растящей единственного – и «трудного» – ребенка, то есть шестнадцатилетнюю дочь, которая давно сильнее и больше ее и не собирается прекращать расти.

      Миссис Оустлер считала также, что Эмма «мала еще» для татуировок, – невыносимое лицемерие в глазах Эммы, ведь мама совсем недавно сделала себе татуировку у Дочурки Алисы. Джек даже не подозревал, – впрочем, что бы Эмма ему ни говорила, для него это почти всегда оказывалось новостью.

      – А какую? Где? – страшно заинтересовался Джек.

      Как удивительно! Оказывается, Эммина мама сделала себе татуировку, чтобы скрыть шрам.

      – У нее было кесарево, – сказала Эмма.

      Ага, вот опять, подумал Джек.

      – Вот она и решила закрыть шрам.

      Подумать только, когда-то Джек думал, что «кесарево» – это название отделения для трудных родов в больнице города Галифакса!

      – Ей сделали надрез «бикини», – сказала Эмма.

      – Чего?

      – Ну, горизонтальный, а не вертикальный.

      – Я все равно не понимаю.

      Пришлось им отправиться в спальню к миссис Оустлер (ее не было дома). Там Эмма показала Джеку мамины трусики – черные, маленькие, точная пара к тому самому лифчику. Надрез у миссис Оустлер назывался «бикини» потому, что проходил ниже трусиков.

      – Хорошо,