У зеркала. Олег Николаевич Скрынник

кроила бы распашонки для любимых машек и мишек… Щас! Носилась бы во-он с той сворой, обледенелая, как котях*, изредка заскакивая домой, чтобы кое-как успеть добежать до туалета.

      Затворяю окно и, жуя мамин пирожок, вспоминаю, как отец (царствие ему небесное!) прежде, чем пустить в дом, обметал меня в сенях с головы до ног чилижным веником. И как хорошо было потом, в трусиках и майке, забраться на тёплую печку и, вдыхая неповторимый запах овчины, вслушиваться во всякие потрескивания и попискивания, издаваемые натопленным домом, и неясный, но такой родной и надёжный рокот родительских голосов из соседней комнаты…

      Лихорадочно хватаюсь за сигарету, но закашливаюсь, так и не успев прикурить.

      -– Ой ты, гости-то какие! А я-то уж думала, так до смерти и не увижу!

      Мама отставляет фанерную лопату и прижимается ко мне морозной щекой.

      –– Что за разговоры такие: «до смерти»! Кто это тут помирать собрался?

      –– Да не ходишь совсем к матери. Поди, дорогу уже забыла.

      Была у неё три дня назад.

      –– Да уж, забудешь ваши буераки! Все каблуки посшибала, пока добралась.

      –– Ишь ты, «ваши». Такие же, как ваши! – весело обижается она.

      Вместо печки давным-давно стоит компактный газовый котёл. Но запахи тёплой овчины до сих пор бродят по дому, изредка попадая в ноздри, так что нет-нет, да и вышибает слезу.

      –– А чего это с лопатой? Нельзя было вчера Мишку заставить снег почистить?

      Мама убирает со стола ошибочно схваченную мной отцовскую ложку и кладёт вместо неё другую.

      –– Нечего! У ребёнка в неделе один выходной, пусть поиграет. Да и мне полезно подвигаться.

      Впитываю вкус маминых щей, который узнаешь в любое время дня и ночи, даже спросонья и с завязанными глазами. А я вот никогда не смогу сварить такие для моего обормота. Не всё передаётся по

      наследству. Обидно…

      –– И чем же он тут, у тебя, занимался?

      –– Да всё с Малягиными с кручи на санках катались. Уж темно было, как прибежал. А на другой

      день чуть свет поднялся – и опять. Не надоест ведь!

            Малягины – это племянники Саши. Того самого.

      –– А на днях сама Людмила приходила, – продолжала мама. – Хвалилась, фотографии показывала. Саша-то у неё уже капитан какого-то там ранга. Красавец! И жену его показывала. Так себе девка, худенькая. Перевели его, и живут они теперь в Севастополе. У тёплого моря.

      Она украдкой вздохнула.

      Я молча наворачиваю мамины щи. «У тёплого моря»… Никакое оно не тёплое. Щипачий ветер мотает по камням редкий снег пополам с пылью, периодически хлещет всем этим делом по щекам. И это на фоне студёной воды, из которой торчат разные обледенелые железяки. Бр-р!

      –– Твой-то бывший появляется? – ни с того ни с сего спрашивает она.

      Я чуть не роняю ложку.

      –– Это ещё зачем?

      –– Ну, сына повидать. Вон уже какой вымахал!

      А ведь и правда: Мишка-то и его сын тоже. Странно, что мне это никогда не приходило в голову.

      ––