Нищенка на торте. Алексей Остудин

ленивей и вдвойне пушиста,

      расходятся кругами пни – следы от пальцев баяниста,

      тяжёлый заяц, на скаку, на двести градусов духовен

      печётся, с дырочкой в боку, и блеет одинокий овен

      в тумане моря, где облом гремит ведром из-под сарая,

      в витрину упираясь лбом замрёшь, игрушку выбирая,

      пришла пора в бутылку лезть, давить на клавиши штрих-кода —

      не посрамим былую жесть, родной захват для электрода,

      торчит из ходиков орёл, кукушкой заведён на племя —

      на белку стрелку перевёл, и за цепочку тянет время,

      мы за него поднимем лай в гранёных рюмках, холодея —

      давай, за статую, давай, опять за голую идею,

      где банных шаек перестук, прилипший листик на затылке,

      посмотришь с ужасом вокруг – одни будёновцы в парилке,

      и, наблюдая молодёжь, пока страна впадает в спячку,

      с губы улыбку сковырнёшь, как надоевшую болячку.

      Поколение

      Даже дворники смотрят влюблённо —

      не чатланин, зачётный пацак,

      нахватавшийся звёзд из бульона,

      выхожу, сукин сын – весь WhatsApp,

      рёв турбины в ушных перепонках —

      только «миг», за него и держись,

      вот и сало – порезано тонко

      на журнале «Наука и жизнь».

      Ко всему, что возможно исправить,

      поспешил оборвать провода,

      обновить бы короткую память —

      надоело сгорать со стыда.

      Сам к себе вдруг укатишься в жалость,

      как с откоса, в охоте на лис,

      мы попкорном, на скачках, заржались,

      кока-колой под нимб упились.

      Пусть светило, и больше не блещет —

      не спешим уходить на покой,

      хоть ломаемся чаще, чем вещи,

      и гарантии нет никакой.

      Ворон

      Из тьмы космической, с наколки – куда летит ночная птица,

      асфальтовым облита лаком, стирая тенью города?

      Не по зубам на верхней полке в Агрызе ей остановиться,

      свою попутчицу не хакнуть. Лишь ворон каркнул: Никуда!

      И ты, следя за птицей взглядом, отбрось сомненья, как копыта,

      за пазухой живёт авоська, и восхитительный гастрит,

      кошмарный сон гуляет рядом, пока на ужин сыто-крыто,

      а Шита, в маечке ковбойской, пересекает Бейкер-стрит.

      Читатель ждёт уж фирмы «Рибок», разглядывает буквы в лупу.

      Скользит зима, нежнее лани, мороз елозит бороной.

      На цены в магазине «Рыба» гляжу и ухмыляюсь глупо —

      горит-горит ещё желанье трясти по весям стариной.

      Когда включаешь скорость лета, мне жизнь в полоску не помеха

      готов метнуться хоть на полюс, хоть на напольные весы

      наехать пароходом Нетте, и в комнате тоски и смеха

      примерить чёрный-чёрный пояс под цвет последней полосы.

      Зимородок

      Ивану Шепете

      Кукушка верная охрипла, когда в расщелинах чернил

      совпали Сцилла и Харибда – а ты мизинец прищемил,

      сожмётся сердце и отпустит, пока лелеешь в пальцах