Нищенка на торте. Алексей Остудин

отпугиватель мыслей, чтоб возвращались иногда,

      по самый пуп в житейском соре, чем только память ни утюжь,

      глаголом жечь запас калорий, как продолженье «Мёртвых душ»,

      во вражьи вглядываясь лица, пока верховный не воскрес,

      пытаюсь искренне поститься, но вру и набираю вес,

      и у природы на примете, я основного не учёл —

      в обратной съёмке, как спагетти, засасывает улей пчёл.

      Эврика

      Архимед не нашёл от чего оттолкнуться,

      на перилах повис, выходя из пивбара —

      только лужи апрельские бьются, как блюдца —

      а в ушах, как окурки, наушников пара,

      на «Фаросский Маяк» он настроил ресивер,

      в Сиракузах не каждый весталками бредит,

      вы ещё Кардашьян назовите красивой,

      кстати, Кэмпбелл Найоми по-прежнему в тренде —

      накануне Pall Mall распечатал сердито,

      угадал алюминий, предвидел палладий,

      разогнул силой мысли подкову магнита —

      с мирозданием, наверняка, не поладил,

      сам себя убедил, как законченный лузер —

      только свет прохудившийся мир залатает,

      вытесняя объём пузырьками в джакузи,

      доказал, что корона почти золотая,

      волшебству в общий список чудес не втереться,

      кабы знал, собираясь шутя побороться —

      не представится шанса второго, как в детстве,

      дать по яйцам врагу, заслонившему солнце.

      Ремиссия

      Ещё одна покинула блиндаж

      пока кукушка не прокукарекала,

      плесну в стакан C2H5OH —

      привет, моя любимая молекула,

      поднявшись не над битвой, а between,

      я как птенец, оперившись на поручни,

      страдаю в плоскогубцах карты вин —

      в зазоре, между выдержкой и горечью,

      разлуки наблюдая крупный план —

      сплошной наезд, хоть вдребезги разбейся мы,

      ведут все рельсы мира в Абакан

      сквозь белый шум черёмухи над рельсами,

      картонный лес от сырости разбух,

      апрельский гром покашливает буднично,

      я изобрёл транзистор и фейсбук,

      Джоконду набросал на чеке в булочной,

      и, чистый спирт руками разведя,

      на память засушил цвета и запахи,

      кому медведь наступит на тебя,

      проедут по ушам седые лабухи

      и, поперёк душевной долготы,

      другой трубой державу пустят по миру,

      мне целый день названивала ты —

      наверное, опять ошиблась номером.

      Нищета

      Гнутся конские шеи икон,

      парусина окладов раздута,

      и, от ужаса, всем косяком,

      гибнут птицы во время салюта,

      им уже не насыплешь пшена,

      у сограждан расшатаны нервы,

      а потом тишина, тишина —

      только звёзды блестят, как консервы,

      а луна, как значок в комсомол

      на широкой груди ополченца,

      под водою подводы сомов,

      словно сгустки, ползущие к сердцу,

      ну