Зеленый мозг. Долина Сантарога. Термитник Хеллстрома. Фрэнк Герберт

жаром. Как только жар достигнет предельных величин, воздух запылает и взорвется.

      Жуан посмотрел на нее:

      – С вами все в порядке?

      Странный человек, подумала Рин.

      – Что-то у нас не так, – заметил Жуан. – Вы с Трэвисом шептались, пока меня не было. Не знаю, о чем вы говорили, но вы были явно не в себе.

      Рин попыталась сглотнуть, но горло пересохло. Чен-Лу, естественно, стоит за люком и слушает.

      – Да он… просто дразнил меня, – сказала она.

      – Дразнил?

      – Ну да!

      – По поводу чего?

      Рин отвернулась и стала изучать возвышавшиеся справа пушистые холмы, за которыми увидела белую вершину с тонзурой вулканического пепла на макушке. Безмятежность горного пейзажа вдруг передалась и ей.

      – По поводу вас, – ответила она.

      Жуан посмотрел на свои руки, недоумевая, с какой стати ее признание так озадачило его и смутило. Неожиданно Рин принялась напевать какую-то песенку. У нее был красивый голос – глубокий, с интимными обертонами.

      Но Жуан узнал песню и удивился сделанному Рин выбору. Даже после того, как она замолчала, мелодия все еще буквально витала вокруг него, как туман. Это была грустная народная песня, обработанная Лоркой для исполнения в сопровождении гитары:

      «Отложи свой топор, седовласая Смерть,

      Рано мне в глубину твоих черных морей.

      Рано мне покидать бытия круговерть,

      Я – один из твоих самых верных друзей!

      И пускай моя жизнь безмятежно течет

      Как река, огибая утрат острова,

      Я утратам своим потерял былой счет,

      Ибо смерть, а не жизнь перед жизнью права».

      Рин всего лишь напевала эту песню, но слова-то в песне были, и Жуан их знал!

      Он взглянул на левый берег.

      Берег зарос манговыми деревьями, чья густая темно-зеленая листва местами разнообразилась более светлыми листьями тропической омелы и пушистыми кронами пальм чонта. Прямо над кронами деревьев парили два черно-белых стервятника. Они медленно передвигались в выжженном, стального цвета небе, словно нарисованные.

      Кажущаяся безмятежность сцены не могла обмануть Жуана. Не об этой ли обманчивой безмятежности поется в той песне?

      Стайка райских танагр, сверкнув бирюзовым оперением, пролетела над рекой и, нырнув в джунгли, исчезла, будто их и не было.

      Заросли манговых деревьев на левом берегу разошлись, и перед Жуаном открылась прогалина, поросшая травой, красно-бурая земля под которой была изрыта неширокими ямами.

      Люк открылся, и Жуан услышал, как вошел Чен-Лу. Он захлопнул и задраил люк.

      – Джонни! Там что-то двигается в деревьях за этой полосой травы, – сказал он. – Видите?

      Жуан посмотрел туда, куда указывал китаец. Да, действительно, нечто передвигалось в тени деревьев – множество фигур, которые поддерживали темп, чтобы не отставать от аэрокара.

      Жуан поднял эжектор.

      – Далековато будет, – заметила Рин.

      – Да, – кивнул Жуан. – Я просто хочу, чтобы они держались на расстоянии.

      Он