Лжедмитрий Второй, настоящий. Эдуард Успенский

Богу, везде была хорошая и дешевая еда. В любом самом захудалом трактире имелась медвежатина, севрюга, и осетрина, и семга.

      Жук во всех трактирах и на постоялых дворах спал, не раздеваясь. Ел в основном руками.

      Хорошо еще, что встречались постоялые дворы для иностранных купцов. Там было чисто и практически без клопов.

      Несмотря на хорошую, коллекционную солнечную погоду, дорога осточертела влаху хуже горькой редьки. (Тем более что редькой сильно кормили во всех трактирах.)

      Симеон все время старался подобрать попутчика-пешехода, чтобы хотя бы поговорить с ним и узнать что-то новое. А Жуку это явно не нравилось. То ли жалел лошадей, то ли получил указание не афишировать латинянина в этих далеких местах. Жук ворчал и делал вид, что уже проехал мимо пешехода.

      Прибыли в Грязовец – тот еще город: сотня домов и одна мостовая на берегу реки. Не задерживаясь, чтобы не засвечиваться, проехали его сквозняком, несмотря на позднее время.

      Из-за этого пришлось ночевать в лесу при дороге.

      Возницу это нисколько не смутило.

      Играя топором как легким кинжальчиком, Жук быстро соорудил шалаш, настелил подстилку из лапника и развел костер. Он вскипятил сбитень в каком-то ковше и поджарил на костре пару заранее купленных кур.

      Ночевка получилась лучше, чем в трактире.

      Спал Жук, положив под голову плоский камень.

      Утром тронулись рано на хорошо отдохнувших лошадях.

      «Как меня встретит царевич? – думал учитель. – Что-нибудь изменилось в этом звереныше? А ведь мальчик удивительно одаренный! И очень большие шансы на престол у него сохранились».

      Симеон через свои источники знал о результатах комиссионной работы. И надеялся, что второй комиссии не будет.

      Правда, его несколько тревожил последний приказ Годунова вызвать из Углича в Москву кормилицу царевича Дмитрия – Тучкову «…с мужем; и везти бережно, чтобы с дороги не утекли и дурна над собой никакого не сделали».

      Но он надеялся, что этот вызов ничего уже не изменит. Тем более что любые изменения никому и даром не нужны.

      И он очень сильно уповал на мощный иезуитско-азиатский ум Афанасия Нагого. Такие люди, как Афанасий, в жизни ошибаются только один раз. И стараются этого раза на всякий случай не допускать.

* * *

      Этот мощный ум немедленно себя проявил.

      После Грязовца ехали еще километров двадцать в сторону, на запад, пока не доехали до озера Никольского к деревне Пишали́на.

      Дорог практически уже не было, были мучения. Земля была глинисто-болотистая, и каждый раз казалось, что карета завязла уже навсегда.

      Но великий рукоумелец Жук рубил, толкал, подкладывал, погонял, рычажил, и они с Симеоном и с лошадьми постепенно продвигались все дальше. Стало даже как-то интересно, появился азарт.

      – Куды оно денется? Куды? – каждый раз говорил возница.

      И «оно» точно «никуды» не девалось. И ехало, и ехало вперед это самое «куды».

      Вот небо впереди стало все больше светлеть, среди