задумчивости, не замечая ничего вокруг. Я не мог видеть его ясно, хотя все вокруг сияло огнями. А его фигуру закрывала тень, которой просто неоткуда было падать. Все наконец-то уселись и застучали ножами и вилками. Я улыбнулся Ханне и заглянул в конец стола. Мужчина в тени кого-то мне напоминал, кого-то очень знакомого. Я не мог понять кого, и это почему-то беспокоило и забирало все больше сил. Я почувствовал почти непреодолимое стремление встать и подойти к тому краю стола. Ханна что-то спросила, я не расслышал. Голова моя сама собой медленно поворачивалась туда, где сидел в полной неподвижности молодой человек в тени. Сосед его, контрабасист с лошадиным лицом, поднял высокий стакан с пенным напитком и протянул руку со стаканом в приветственном жесте, и рука свободно прошла сквозь тело молодого человека. Я услышал вместо звона стаканов легкий хлопок, и место человека в тени заняла тонкая, почти прозрачная фигурка флейтистки, трубившей в пивной стакан. И тут я, ошеломленный метаморфозами, понял на кого был похож пропавший молодой человек. Его портрет 1837 года, где он похож на Байрона, другого вождя романтизма, память предоставила мгновенно и все же с опозданием. Почему он, моя галлюцинация, почудился мне тут, именно он? Да, у меня сложные отношения с его единственным концертом для скрипки, но я все равно люблю их обоих. Для меня он и его концерт несравнимо живее многих, способных реально дышать, есть и пить. Он явился мне, молодой, но уже ощутивший первые симптомы той грозной душевной болезни, которая не отстанет до конца. Клара, 8 детей, ноты, книги и безумие – все уложится в оставшиеся 19 лет. Когда мне плохо, я вспоминаю его, его пальцы, и это помогает. (Галлюцинации у меня не частое явление, они не беспокоят, и я отношусь к этому без страха. У всех есть какое-то свое отклонение от скучной нормы.) Но то, какими глазами, и без того огромными, смотрела на меня Ханна, подсказало мне, что отклонение от скучной нормы на сей раз оказалось слишком далеким, и я поспешил вернуться к стандартам.
– Гарри, у Вас такой странный взгляд, у Вас…
– У вас тут водятся привидения?
– Кто?!
– Призраки.
– В ресторане?!
– Это сейчас тут ресторан. А дому лет 300-400, несомненно. Эти стены помнят столько всего, но молчат. Почти всегда. Почти.
– Пусть молчат, я хочу послушать Вас. Я хочу узнать о Вас все.
Она говорила тихо, в голосе слышалась какая-то растерянность и удивление. Первый скрипач тянулся серебряной шевелюрой на звуки ее голоса, уши его торчали по-собачьи в тщетной попытке услышать хоть слово. И казалось, что он может сейчас залаять от злости. Мне было искренне жаль коллегу. С другой стороны, подслушивать некрасиво.
– Вы чудесный скрипач! – устремила свой бокал в мою сторону концертмейстер виолончелей, сочная дама под сорок, чем-то мне напомнившая самую яркую и талантливую немку на российском престоле. – Я влюбилась в Ваш звук, в то, как Вы преподнесли нам сегодня нашего Моцарта. Может быть, он и сам со мной согласен, да.
Она объяснялась
