Хранители. Ключи от Библиотеки. София Беккер

мысли. Голос мальчика действовал на старуху гипнотически-успокаивающе, погружая в омут воспоминаний. На периферии сознания звучал вальс Шуберта и хрустела французская булка, навевая видения о ранней весне в старом имении, куда юную Липочку привезли после очередного Сезона в Москве. Липочка была по уши влюблена в статного гусара и ждала предложения. Она еще не знала, что принесет жаркое лето 1812-го…

      На втором этаже второго подъезда распахнулось окно, и во двор выглянули “новенькая” девочка и лист фикуса.

      – Мишка, вот ты где! – звонко, на весь двор, обрадовалась девочка. – Поднимайся, вещи разбирать будем! И мама зовет пить чай! – И скрылась в глубине квартиры, оставив окно открытым. Странное Ощущение окончательно улетучилось, и Олимпиаду Порфирьевну накрыла привычная дневная суета. На вязе у старых качелей громко выясняли отношения воробьи. Внизу курлыкали голуби и доедали оброненную воробьями булку.

      – Пойду я, – сказал Мишка, поднимаясь, – вон Янка уже зовет. Ты заходи к нам, мама добрая, она всех бродячих кошек кормит. Хотя ты, наверное, чья-то, – мальчик с сомнением оглядел кругленькие кошачьи бочка, – ты толстенькая, значит, кормят.

      И ушел. Олимпиада Порфирьевна возмущенно фыркнула вслед. Что за невоспитанная молодежь нынче пошла! Каждое поколение гораздо хуже предыдущего! Не то что в ее время…

      На втором этаже хлопнуло окно. Кошка очнулась от своих мыслей, спрыгнула на землю и потянулась. Нужно сходить к Игнату Мокеевичу за советом.

      Очень уж странные дела затеваются. Очень.

      – Липочка, а вы уверены, что это они? – Игнат Мокеевич с беспокойством смотрел на бессильно откинувшуюся в кресле Олимпиаду Порфирьевну. Он знавал ее еще ребенком и был близким другом ее отца – Порфирия Ивановича, поэтому позволял себе иногда величать ее Липонькой или душечкой. Без посторонних, конечно.

      Олимпиада кивнула и пригубила предложенный отвар. На вид Пречистенской можно было дать лет шестьдесят. Не полная, а скорее крепко сбитая, с крупными и правильными чертами лица и, как говорят, со следами былой красоты. Она носила строгий, красиво уложенный пучок, имела тонкие, хоть и огрубелые от физической работы пальцы и невероятно прямую спину. Такую прямую, что многие, увидев ее издали, считали, что перед ними отставная балерина. Держалась дворничиха всегда с таким достоинством, что и дворовые кумушки, считавшие ее своей в доску не доходили до откровенно панибратства, общались с ней подчеркнуто уважительно. Хотя и считали, что Липка уж больно высоко себя повела. Но им было простительно, они не знали…

      В юности Олимпиада была красива очень земной, мягкой, чувственной красотой. Полненькая, резвая хохотушка, с бойким нравом, копной каштановых волос и глазами теплого орехового оттенка. Порфирий Иванович души не чаял в дочери и намечал для нее лучшую партию. На приданое он тоже не скупился.

      На зиму Липу вывезли в Москву. К высшему свету Пречистенские никогда не относились, но и не были совсем уж голытьбой